Рагнар-викинг
Шрифт:
– Я и не говорил, что это валькирии.
– А я думаю, что именно это ты и подумал. Ты уже начинаешь грезить, Оге, и я боюсь, что тебе недолго осталось.
– Я вернусь обратно большим соколом. Я буду великим Драконом Длинного Пролива. Стрела Одина, позволь мне присоединить твою душу к моей. Умру я, или останусь в живых, дай мне остроту и силу твоих когтей и клюва, огонь твоих глаз и ярость сердца!
И мой сокол приподнял голову и задрожал.
– Слушай меня, Стрела лука Одина, Крылья ветра, Стрела с девятью жалами. Ты отметила своей печатью моего врага Хастингса, и он не
Я не понимал, что говорил до тех пор, пока Стрела Одина не забилась, вытягивая шею и пытаясь взмахнуть крылом, в моих руках. Ее клюв широко раскрылся, и я знал, что это позволение взять ее жизнь и присоединить к своей. Алая струйка крови потекла из клюва – ее жизнь, и я поднес ее ко рту и поцеловал, и ее душа не улетела на небо, а перешла ко мне в ту минуту, когда я ощутил вкус ее крови.
Великая соколица Стрела Одина была теперь бездыханной мертвой плотью и перьями.
– Я Оге Кречет, – сказал я Китти.
– Ты сходишь с ума…
– Теперь я молюсь Одину, богу Битв!
– Боюсь, он пришлет огромного Волка сожрать нас обоих. Но я закричал так, как кричат в бою воины, призывая его:
– Один! Один!!!
После моего крика повисла глубокая тишина.
– Слушай! Он скачет на своем восьминогом коне.
Сперва я не слышал ничего, кроме шума прилива. Но затем издалека, с холма, поросшего лесом, послышался звук, напоминающий гул, с которым волны медленно катятся на берег.
Воздух ожил, и в нем почувствовалось какое-то движение. Повсюду слышались стоны, вздохи и рыдания, вода забурлила, и в ней появились неясные тени, стремительные, точно охотящиеся лососи. Шелест сосен слился с шуршанием волн.
Из поднебесья доносился пронзительный свист, словно огромный скакун несся быстрее, чем нападающий сокол.
А над землей разносился вой, будто гигантский волк разевал на луну свою пасть.
– Это северный ветер, – сказала Китти, – он гонит прилив назад.
Высокий человек в развевающихся одеждах бежал по берегу. Эгберт поглядел на меня и на воду, доходившую мне до подмышек, а затем обратился к Китти:
– Я спал у окна и услышал, как кто-то зовет Одина.
– Это был Оге Кречет и прилив повернул вспять.
– Это невозможно. Он всего-навсего раб, который может взывать лишь к Тору. Юный Хастингс был тоже разбужен этим криком, он отправился поглядеть в лес.
– Одина звал Оге Кречет, и мы оба еще живы. Вытаскивай его поскорее.
– Его разум помутился от холодной воды.
– Вытаскивай его побыстрее. Вон Хастингс бежит сюда.
– Клянусь Христом, распятым за меня, я его вытащу. Протянув длинную руку, он вытащил меня на берег. И я свалился к его ногам, довольный, что могу расслабиться. Эгберт повернулся к подоспевшему Хастингсу.
– Я заявляю, что этот человек – мой раб, – сказал своим тихим голосом Хастингс.
– Нет, он был еще жив, когда прилив обратился вспять, я вытащил его, и теперь он мой.
– Я оспариваю твое право на него. Ведь ты не ярл Рагнара.
– Рагнар не запрещает
Хастингс постоял несколько мгновений, а затем произнес своим мелодичным голосом:
– Видно, мне придется уступить.
Я с трудом понимал, что они говорили. Мне казалось, что Эгберт был рад миром закончить встречу с Хастингсом, сыном вождя викингов. Мне казалось, он уже жалеет о том, что спас меня, и я, раб, должен противостоять ненависти Хастингса и мести Рагнара.
– Я могу поклясться, что кто-то совсем недавно звал Одина.
– Это был крик лисицы или другого зверя, – ответил мой новый хозяин.
Затем он велел Китти снять с меня мокрую одежду и усадить к костру. Очередная чашка бульона укрепила тело и вернула сознание, когда группа викингов, разбуженных воем ветра и светом огромного костра, пошатываясь, прибрела по песчаному берегу. Отвечая на вопросы, Эгберт рассказал, что его сюда привело любопытство и он успел как раз вовремя, чтобы выудить меня, едва живого, из воды уходившего прилива.
– Хастингс Девичье Личико почти не пил, но ты-то надрался как следует, – заметил седой ярл Эгберту. – Почему же ты не оказался под скамьями вместе со всеми нами?
– Когда датчанин перепьет англичанина, король Осберт поцелует Рагнару ноги.
– Я полагаю, что он все равно это сделает, и очень скоро, – лениво заметил Хастингс.
Большинство ярлов были слишком пьяны, чтобы расслышать его, а Эгберт слишком умен, чтобы отвечать.
– Я бы охотно поцеловал задницу хорька, – пробормотал какой-то упившийся викинг.
Это вызвало дружный взрыв смеха, и ярлы пустились в пляс и принялись играть в кнаррлейк.
Они были могучими воинами, размышлял я, обсыхая у костра. А я слаб и гол, как только что вылупившийся птенец. Но они уже не казались мне огромными словно горы.
Я был жив. Жизнь, едва не покинувшая меня, возвращалась. И я чувствовал первые слабые толчки крови в венах. Я повернул голову, чтобы взглянуть на Китти в отблесках костра, и подумал, что это самая великая ведьма из всех жриц Священной Рощи.
Но возможно, это были лишь сны, каких прежде я не осмеливался видеть.
Двое рабов Эгберта принесли мне сухую одежду. Она была сильно поношена. Мне сказали, что я должен добраться до сарая рабов сам или спать на земле. С легким сердцем и страшной тяжестью в ногах, я двинулся в путь. Я заметил, что мой новый хозяин тайком переговорил с Китти, и знал, что она по-прежнему рядом со мной.
Глава II
Брат Рагнара
Утром управляющий Эгберта отправил меня чистить скот. И я провел целый день на скотном дворе, а затем он приказал мне вымыться с головы до ног и проводил меня в покои хозяина. Эта была необычная для нас – датчан – комната, выходившая в огромный зал, и с отдельным очагом, обнесенным каменной стеной и с надстроенной башенкой, которая называлась дымоходом. Никто из его нахлебников не захаживал к нему, и зал был заброшен, пуст и холоден. Но хозяин был одет так же роскошно, как и на вчерашнем пиру.