Шрифт:
Два жарких тела сплелись на кровати в едином объятии. Прохладные простыни из натурального шелка приятно прикасались к разгоряченной коже. В комнате от тепла запотели окна. В помещении было очень жарко. Плюс — горящий камин. Наконец, устав от любви и до предела насытившись друг другом, любовники разжали объятья, разметались посреди скомканных простыней. Жаркое исступление страсти придавало телам терпкий
— Больно же! Что ты делаешь?…
— Правда твои волосы смотрятся так красиво на моей руке?
Она засмеялась. Смеясь вслед за ней, мужчина принялся наматывать на другую руку новую прядь.
— Твои волосы — роскошь. Они снятся мне во сне.
— А я думала, что снюсь тебе вся! — девушка, кокетничая, приблизилась к нему.
— Нет. Только твои волосы. Это же настоящее сокровище! Ты должна их хранить.
— Глупости! Что может статься с моими волосами? К тому же, это мои деньги. Пока.
— Давай не будем об этом!
— Я знаю, тебе неприятно, но что же поделаешь… К тому же контракт временно и…
Мужчина решительно привлек ее к себе, закрывая ей рот поцелуем, накрывая ее тело своим телом. В комнате окна запотели еще жарче. Громкие стоны любовников заглушали треск сгорающих в камине дров.
1
В длинном коридоре института было невероятно холодно с ночи. Четко звучали стучащие по полу каблуки, и казалось — звук утрированно отражается под потолком. В морозном воздухе все отражено, а в коридорах точно была минусовая температура. Со злорадством она подумала: логично, если на занятия не явится сегодня никто. Сжимая пачку контрольных под мышкой, она ускорила шаг. Безлюдные коридоры утреннего института навевали тоску.
Она специально пришла пораньше, чтобы в покое и тишине проверить контрольные, но не рассчитала свои душевные силы… Пустые аудитории и длинные коридоры выглядели так, что ей вдруг захотелось бежать. Чувство было таким сильным, что она остановилась, с тревогой прислушиваясь к себе. Она никогда не считала себя невротичной. К тому же, будучи образованным, здравомыслящим человеком, она привыкла все основывать на логике, на холодных понятных фактах (только с этим жизнь получала смысл!). Даже в самые тяжелые жизненные минуты она никогда не позволяла себе погрузиться в хаос, тщательно анализируя любые варианты решений, выбирая самое полезное, оправданное из них.
Но мысль убежать не поддавалась никакому анализу, никакой логике. Словно черный, всегда пугающий ее хаос, оно затопило с головой. Ощущение было таким острым, таким сильным, что отказались слушаться ноги. А сердце колотилось так, словно она действительно проваливалась в черную дыру. Рука машинально потянулась к сумке, чтобы схватить мобильный телефон и куда-то звонить, но она тут же резко оборвала себя — что за глупости! Куда звонить? Зачем? И чем сейчас поможет ей телефон? Пустота аудиторий и коридоров всегда действовали на нее успокаивающе, помогали сосредоточиться, тихонько поработать в тишине. В эти спокойные и размеренные утренние часы ауру окружающего ее покоя не пробивали ни шаги, ни громкие голоса, ни постоянно звучащие вопросы, ни надсадливый писк чужих мобильников (их было так много, что иногда ей казалось — этими чертовыми мобильникам просто усеяны все стены и полы!). Она приходила в институт, как к себе домой. Только по утрам, в спокойной обстановке могла заниматься научной работой, готовиться к лекциям, делать наброски для будущей статьи. Так было всегда. Она уже привыкла к нерушимости этого целительного ощущения покоя.
Так было до этого утра. И вот теперь…… Она снова попыталась себя одернуть — наверное, возрастное. После 45-ти может возникнуть любой психоз. Нет. Ничего не получилось. Ощущение паники стало еще более сильным, оно буквально вцепилось ей в горло, заставляя сделать дикий, не разумный шаг назад. Теперь она почувствовала, что все ее тело начинает дрожать. Дрожать мелкой, противной дрожью, той самой, омерзительней которой просто нет! даже зубы выбивали крупную дрожь!
«Отпуск», — твердо
Она снова пошла вперед, надеясь, что мысль об отпуске принесет хотя бы временное улучшение, но этого не произошло. Во-первых, отпуск в середине января выглядел как-то странно… Во-вторых, ее заведующий кафедрой уже знал, что она идет в отпуск в августе. В-третьих, первые контрольные, начало к подготовке курсовых, три начатые статьи и методичка с расчетами, которую обещала сдать еще на прошлой неделе. Нет. надо брать себя в руки — как-то иначе. Как-то…
Дверь аудитории, к которой она подошла, вдруг стала медленно отворяться — с тихим надсадным скрипом. Медленно скрипя, сантиметр за сантиметром… Едва не завопив от неожиданности, она отлетела к стене. Дверь дошла до определенного предела (раскрывшись больше, чем наполовину) и медленно остановилась. Она застыла на месте, не спуская с нее глаз. Когда прошло несколько очень долгих секунд и она поняла, что дверь раскрылась от порыва сквозняка, из груди ее вырвался опустошительный вздох. Очевидно, уборщица уже побывала в этой аудитории и оставила открытым окно. О том, что уборщица действительно побывала в институтском корпусе, свидетельствовали чуть влажные полы, сдвинутые чуть в сторону скамейки от парт и кое-где открытые форточки. Уборщицы заканчивали работу раньше, чем появлялась она. Но иногда она сталкивалась с ними, поднявшись особенно рано. Некоторые из уборщиц откровенно выражали ей свое недовольство, и она стала рассчитывать время, чтобы не сталкиваться ни с кем из них. Иногда это получалось, иногда — нет. Постепенно она приучилась не обращать на это внимание.
Разумное объяснение немного успокоило. Она уже решила продолжить путь к кафедре, когда вдруг на внутренней поверхности белой двери увидела странные черные пятна. Они заинтересовали ее тем, что лепились к двери и словно стекали вниз какой-то беспорядочной гроздью. Она наклонилась, слегла ковырнула ногтем. Воск. Черный воск. Очевидно, это восковой нагар, накапавший с какой-то свечи. Но почему — черной? И почему эти пятна не соскребла уборщица, ведь они так явно бросались в глаза? Заинтересованная, она наклонилась еще ниже. Так и есть: воск, который (судя по всему) оплыл с очень длинной и черной свечи. Странное впечатление от этой находки усугубило панику настолько, что ей вдруг стало трудно дышать. Рука автоматически рванулась к горлу, оттянуть ворот свитера… С громким звоном тоненькая золотая цепочка, разорвавшись мгновенно от прикосновения ее руки, упала вниз. Это был ее нательный крестик. Золотой крестик, который носила всегда. Опечаленная, она подняла его с порога (куда крестик упал) и вдруг застыла…
Маленький золотой крестик раскололся, и только две разрозненные полоски желтого металла остались в ее руках. Позже именно этим странным обстоятельством она объяснила свое намерение войти в аудиторию. Конечно, объяснение было бессмысленным, алогичным, нелепым, но что же делать, если звучало оно именно так… Сжав в руке обломки креста, она переступила порог в огромную аудиторию. Решительно и бесповоротно вступила вперед.
Потом раздался крик. Оглушительный крик неистовой силы, десятикратно увеличенный под потолком. В этом крике было столько отчаянного, первобытного ужаса, столько паники и откровенного кошмара, что он мог бы, как молния, пригвоздить любого к земле.
Вахтерша прибежал именно на этот, такой страшный, первый крик. Он нашел ее лежащей в аудитории на полу… обеими руками она раздирала лицо, пытаясь заткнуть глаза и рот, и все продолжала кричать, а волосы были белы, как снег.
В узком переулке возле служебного входа ругались трое мужчин. Вернее, ругался один из них, низенький, пожилой, а двое помоложе (и повыше ростом) слушали его с непроницаемыми, каменными лицами.
— А я вам говорю, что это невозможно! — петушился пожилой, — вы хоть представляете сумму ущерба? Представители крупного бизнеса съедутся на этот семинар, арендованы помещения, лаборатории… Весь преподавательский состав тщательно готовился к презентации… А, это невозможно! Невозможно, говорю я вам! Должны же вы хоть что-то понимать! Ваше же начальство ничего оплачивать не будет, правда? В конце концов, я требую немедленно прекратить это безобразие и…