Рахиль. Роман с клеймами
Шрифт:
Ожидая конца очередной репризы, я иногда думал, что Аристотель был прав, отказавшись писать в «Поэтике» о комическом. Наблюдая, скажем, за шутками Луи де Фюнеса, я никогда не мог понять, почему он стал так знаменит. Совершенно не смешной человек. Просто очень много шумит и размахивает руками. Быть может, смешное усматривается публикой в том, что он лыс, низкоросл и некрасив. Но в таком случае смеяться необходимо над половиной всего человечества. Впрочем, скорее всего, публика любит похохотать над ним потому, что он так богат и знаменит, а у нее,
Поэтому на курсе всегда был хотя бы один клоун.
«Надо Эдгара По засадить в одну палату с сестричкой Бронте. Однозначно. Не с той, которая «Джен Эйр», а которая «Грозовой перевал».
«Вот как? Почему?»
«Подонки».
«Ты можешь говорить другим голосом? Этот мне неприятен».
«Однозначно».
«Я буду тебе очень признателен».
«Такой подойдет? Таким голосом разговаривать можно?»
«А кто это?»
«Не узнали?»
«Я сдаюсь».
«Это ваш голос».
«Мой?.. Ну, хорошо… Ладно… Говори моим голосом. Мне все равно… Так почему Эмили Бронте и Эдгар По должны оказаться в одной палате. Только предупреждаю – никакой эротики в формате поручика Ржевского. Одно нарушение, и сразу – штрафное очко. На экзамене ставлю оценку на балл ниже. Или на два».
«Так нечестно».
«Зато никаких последствий. Как в рекламе про безопасный секс. Видел по телевизору?»
«Так нечестно».
«Не хочешь рисковать – можешь оставить гэг при себе».
«Ладно, у меня есть другая фишка».
«Отлично. Ты, кстати, почему-то перестал разговаривать моим голосом. Впрочем, неважно. Что там у тебя под вторым номером? Та же Бронте и Эдгар По? Или меняешь пару?»
«Нет, пусть будут они».
«Хорошо. Теперь мы готовы тебя послушать».
Он несколько мгновений еще переживал молча драму своего несостоявшегося триумфа, проматывал в голове возможность выставить посмешней запасную историю, подавлял приступ злости и, наконец, начинал:
«Эта Бронте должна оказаться в одной палате с Эдгаром По… по-по-тому что у них будет любовь, и потом этот По ее…»
«Внимание! Будь осторожен!»
«Короче, у них родится двойня. Мальчик и девочка. Похожи как две капли воды. Только между ног…»
«Один балл потерян».
«Блин, Святослав Семенович, но это же анатомия! Даже дети в детском саду знают. В любом школьном учебнике нарисовано».
«Хорошо, продолжай дальше».
«Вот. Малыши будут очень симпатичные, и назовут их соответственно Альфред Хичкок и Маргарет Митчелл».
Он замолкал на секунду, грустно моргал и потом пожимал плечами:
«Смеяться после слова «лопата». Я же говорил – так нечестно. Первый прикол обломили, а в этот никто не въехал. Зажали зачетик, Святослав Семенович. Лучше бы и не дразнили тогда».
«Я никого не дразнил. Просто в твоей истории мало смысла».
«Ага, мало смысла! – он начинал зажимать пальцы
Мы продолжали с ним препираться еще несколько минут, в течение которых к дискуссии подключались другие, менее прописанные предыдущими обстоятельствами персонажи, и вся моя так называемая лекция благополучно летела коту под хвост. Среди раздающихся со всех сторон голосов звучали и такие, о существовании которых я узнавал обычно только во время экзамена. Эти искренне радовались единственной возможности вокализовать свое присутствие и, скорее всего, издавали вполне бессвязные реплики. В общем шуме разобрать, конечно же, трудно, однако в бессвязности реплик я был уверен. Чудеса случаются, Дед Мороз где-то есть, справедливость восторжествует – в это я верил всю свою жизнь, но для того чтобы поверить в осмысленность тех таинственных голосов, требовались сверхъестественные усилия. Такого напряжения ждать от меня просто бесчеловечно.
«Хорошо! – в конце концов сказал я. – Занятие окончено. Все свободны».
«Но у нас еще десять минут!»
«Все свободны! Я должен еще раз повторить?»
Когда аудитория опустела, я собрал, наконец, свои разлетевшиеся по всему полу, покрытые пылью и отпечатками студенческих ботинок листы. Заталкивая их в портфель, я снимал с них чьи-то длинные волосы, пытался отряхивать, сдувал грязь. Настроение было вконец испорчено.
«Не надо сажать писателей в сумасшедший дом», – раздался вдруг голос откуда-то с опустевших задних рядов.
Я вздрогнул и уронил портфель на пол. Листы из него опять разлетелись.
«Зачетов сегодня больше не будет!» – я почти закричал.
Сдержаться действительно было очень трудно.
«А я не хочу зачет. Я просто хотела сказать, что из сумасшедшего дома надо всех отпустить. Там можно оставить только Хемингуэя. Он бы тогда не застрелился».
Я перестал собирать свои записи и посмотрел наконец туда, откуда звучал голос.
«Почему бы он не застрелился?»
«Он был бы там счастлив».
Я выпрямился и смотрел, как она медленно спускается ко мне по левому проходу мимо пустых рядов. Пожалуй, излишне медленно.
«Как твоя фамилия?»
«Меня зовут Наташа, – сказала она. – Можно я буду писать у вас курсовую?»
«Курсовую? Но… курсовые будут только через семестр…»
«Я уже тему придумала – «Эволюция образа сумасшедшего в современном романе». Начну с Бенджи из «Шума и ярости». Можно?»
Курсовая у нее получилась абсолютно бездарная, но уже через два месяца своего научного руководства я знал, чем отличается музыка в стиле «техно» от направления «рейв», кто такой Тарантино и почему губы у меня все время обветрены.