Ракалия
Шрифт:
Лицо Ольги Михайловны подёрнулось легчайшей тенью, и глаза, эти глаза – их можно было читать. Отблеск негодования, сменившийся тут же вялым недоумением и сразу равнодушным презрением, – вот чем пыхнули её глаза на долю секунды.
– И что же?
Не сам вопрос, а эта непередаваемая интонация, с которой он был задан, – о, Ольга как же я вас… тебя… люблю. Да, иначе и случиться не могло, это любовь слабого человека, всегда подчинённого воли, цельности, устремлённости. Совершенно безнадёжная любовь, которая сегодня подсвечивалась и другим подспудным чувством – удивительной страстью к прятавшейся поблизости рукописи. И ничем, и никак я не мог объяснить стремления получить её, прочитать, узнать труд, над которым Марк работал три тяжёлых, безнадёжных и съедавших его года.
Поэтому только и оставалось опять мямлить, спотыкаться, заикаться, ёжась от вечной своей слизнячьей зябкости:
– Я подумал, что вы могли бы… Точнее, я мог бы, с вашего позволения, разумеется, эту самую папку из сундука определить в какое-нибудь издательство, ежели, конечно, её содержание приемлемо и устроит… ммм… издателя. Как вы на это смотрите?
Она мягко отмахнулась, и в этом жесте опять порхало то холодное презрение, определявшее мою фигуру в её глазах теперь уж точно навсегда. Ах, Ольга, Ольга, но что же я могу поделать?
– Я, конечно, не могу надеяться на то, что текст будет соответствовать, так сказать, приемлемому уровню, но как знать, как знать… Из того, что отыскалось в библиотечном архиве, складывается впечатления – писателем он был хоть и посредственным, но, если можно так выразиться, прилежным. Писарь, что тут сказать; издал под своим именем, между прочим, две брошюры, одна из которых наделала шуму.
Ольга Михайловна поднялась и мрачно переплыла к грустнеющему в сумерках окну. Дёрнув треснувшим снурком занавески, она отвечала оледенелым голосом:
– Оставьте вы все эти байки, Фёдор Александрович, не к чему. Я давно уже поняла, что с вами каши не сваришь, и теперь лишь ещё больше убеждаюсь в этом. Впрочем, обойдёмся без сцен; вам нужна рукопись? Подите, забирайте. И прошу, тут же убирайтесь сами, вы ещё успеете на вечерний поезд… В Петербурге свидимся как-нибудь.
Она так и не посмотрела на меня прямо, лишь искоса сверкнув глазом, двинулась к кухне и звучно хлопнула дверью, закончив тяготивший нас обоих разговор.
Что тут сказать – это было сильно и очень верно с её стороны. Я сам чувствовал, что моя нерешительность, боязнь новой жизни опять победила, а рукопись – это просто отговорка, символ нежелания изменяться. А всё же хотелось найти в сказках Арбо что-то ценное, нечто такое, что компенсировало бы произошедший между мной и Ольгой Михайловной разрыв.
Выйдя из дома и спустившись с веранды под вновь посыпавшийся дождь, я взялся рукой за влажную лестницу. В ближайшие десять минут решится и этот вопрос, ведь стоит только глянуть, прочитать пару абзацев, и я пойму, всё пойму. А дальше – будь что будет.
И вот уже я там, в мансарде, перед сундуком с драматически откинутой крышкой, высматриваю огнём свечи формуляр, под которым либо моя надежда, либо крах.
Застыв тут, я пытаюсь понять – а с чего вдруг всего за неделю чужой рукописный труд внезапно вырос передо мной огромной горой? Да, я увлёкся странным извивом судьбы Марка, с долей мистической подоплёки и банальной трагедией, правда. Возможно, в сундуке, в ворохе бумаг, в этом пляшущем и подмигивающем тайнами почерке я найду что-то, что приоткроет загадку его души и поможет понять, что же привело писаря к печальному финалу, о котором и говорить грустно?
Узнать можно было только одним способом. Сунув руку в сундучий полумрак, я достал расползающиеся листы и начал читать.
II
Тридцать пять лет, которые закончились ничем
Что мы знаем о Дарксете, урождённом напополам в горе и в счастье у Мате и Румы? Всего только тридцать пять историй, по каждой на каждый год его жизни, внезапно прервавшейся на закате дня Полной Гармонии.
Вот они:
1. В один из часов первой недели после рождения в окошко, под которым висела его люлька, прилетел ворон. Он долго рассматривал спящего младенца, затем удивлённо каркнул «Карррррма мррррака» и тут же вздёрнулся в небо.
2. Дарксет быстро развивался, показывал себя смышлёным ребёнком, но была у него рано проявившаяся особенность – он ненавидел крыс. Настолько, что одну попавшуюся он как-то задушил хрупкими, невинными своими ручками.
3. Играя однажды с ребятами, Дарксет приостановился, сильно задумавшись. И не вернулся к жизни даже после того, как кто-то ловкий запустил мячом в его голову. Так и стоял минут десять-пятнадцать, а потом подпрыгнул метра на три, завис в воздухе секунды на четыре и произнёс пять странных слов. Никто не запомнил, что это были за слова.
4. Читать Дарксет научился рано, к искусству этому приохотил его дедушка Эрль. Длинными летними днями сидели они во дворике книжного склада, перекатывая страницу за страницей, изредка переговариваясь и поглядывая в зеленеющее надеждами небо.
5. Родители Дарксета выставили его из дома студёным лютым днём, когда на морозе застывают вьющиеся по воздуху одинокие снежинки. Он, впрочем, не обиделся на Мате и Руму, а пошёл себе, пошёл, пошёл, пошёл…
6. Придя в один из кабаков нахохлившейся на речном берегу деревеньки. Тут и жил какое-то время, вертясь на подхвате у сумрачного хозяина, огребая оплеухи от забредавших в забегаловку громил. Поговаривали, что один из таких гостей заснул и не проснулся, но была ли в том вина Дарксета – непонятно.
7. Довелось ему тут же, в дальней кабацкой комнате, присутствовать при родах грязной девки Эстерь. Достоверно известно, что дочь Эстерь прославилась на все лесные края под именем Святой Агностьи, и это имя угадал сильно загодя как раз Дарксет.
8. Чуть повзрослев, отправился Дарксет смотреть мир, но дальше ближайшей деревеньки не ушёл, поскольку встретил тут первую любовь. Удивительное дело, но жили они так, как другим бы взрослым жить, – в счастье неизбывном, ничем не утоляемом.
9. А на следующий год счастье закончилось, поскольку с Энейей приключилась беда. В один из странных дней её похитил мучной гигантский червь, который по пути в нору был сожран раптором Снэком, сам Снэк был сожжён огнём возмездия Руэ, на которого управы ещё никто не придумал. Энея же просто исчезла.
10. Дарксет пустился на поиски любимой, но быстро потерялся. По пути не в ту сторону ему встретился кто-то зловещий, затем он гостил у Птицы Мудрости, после чего в не очень тягостном бою он победил лисицу Хали. Энею Дарксет так и не нашёл, и в конце концов поселился в укромном местечке.
11. Одиннадцатый год жизни Дарксета можно считать самым спокойным, ведь именно тогда он начал постигать тайную прелесть одиночества, молчания, наблюдения и погружения. Утонув однажды очень глубоко в самом себе, он встретил Гумбольдта, который сказал всего лишь одно слово.