РАКЕТЫ И ЛЮДИ. Фили-Подлипки-Тюратам
Шрифт:
«Как молоды мы были, как верили в себя!» Эта вера в себя помогла вскоре принять решение о сохранении радиокомандного аварийного выключения двигателей только для случая аварийной ситуации на самом старте. Был придуман страшный вариант: двигатели запущены, но не набрали необходимой тяги, ракета осталась в объятиях стартовой системы, пламя охватывает ракету, повреждает кабели, связь бункера с бортом уже потеряна и с пульта не может пройти аварийная команда на выключение двигателей. В этом случае стреляющий нажимает последовательно две кнопки и с радиостанции на «третьем
Все же 15 мая после решения Государственной комиссии о пуске, когда казалось, что все продумано, предусмотрено, доложено, меня не оставляли тревога и беспокойство: что-то забыл.
Вспомнил! Остановил на стартовой площадке как всегда спешившего к телефону Рязанского: «Михаил, есть срочное дело». Он сначала отмахнулся, добежал до установленного тут же полевого телефона, еще раз повторил какие-то указания на свой радиопункт, потом приготовился слушать.
То, что пришло мне на ум, я решился высказать только Рязанскому. Другие не поймут или осмеют.
– Знаешь, мне кажется, подсознательно все мы испытываем чувства, которые одолевали Пигмалиона. Он долго и вдохновенно трудился, высекая из мрамора прекрасную Галатею, и влюбился в нее. Мы все Пигмалионы. Вот она, наша красавица, висит в объятиях стальных стрел и сегодня по воле богов должна ожить, если мы все продумали и предусмотрели. А если что забыли, то боги нас накажут и либо не оживят ее, либо мы сами ее убьем своими аварийными командами.
До Рязанского не сразу дошло в этой обстановке, зачем я упоминаю Пигмалиона. Но, сообразив, он ответил, что моя аналогия достойна пера провинциального писаки, а не заместителя Королева.
– Впрочем, давай немного развеселим Леню Воскресенского.
И он тут же подошел к неотлучно пребывающему на площадке Воскресенскому и, улыбаясь, стал излагать мою аналогию. Воскресенский остался верен себе и, не задумываясь, ответил:
– Если тебе с Борисом так приспичило, то после пуска можете без особого труда отыскать живых Галатей. А что касается этой, то она нам еще такой жизни даст! Не рады будем, что с ней связались.
На том мои романтические отвлечения и закончились, но слова Воскресенского оказались пророческими.
Окончательно я спустился в пультовую бункера по тридцатиминутной готовности. Здесь уже все места были заняты. Евгений Осташев был в роли главного пультиста. Рядом – «стреляющий» офицер Чекунов, а по бокам – испытатели из Загорска, проводившие огневые стендовые отработки. Пилюгин, Присс и Лакузо – слева.
Оставлен свободный стул Королеву. В других комнатах «мозговое бюро»: консультанты-схемщики, электрики и двигателисты – на случай осечки при наборе схемы пуска. Нужны быстрые подсказки. Быстрее всех мужчин в сложнейших электрических схемах разбиралась Инна Ростокина. Она единственная женщина, которой в эти часы было разрешено находиться в бункере. В радиокомнате и «заправочной» разложены измочаленные пухлые альбомы электрических схем всех систем. В гостевой – Неделин, Келдыш, Кузнецов, Ишлинский, Глушко, Мрыкин. В коридорах и проходах уже много стартовиков, закончивших свои дела на «нулевой отметке» старта.
По пятнадцатиминутной готовности спустились в бункер Королев, Носов, Воскресенский, Бармин. Носов и Воскресенский заняли места у перископов. Дорофеев связался с первым ИПом, где Голунский и Воршев должны комментировать события, отображаемые наземной станцией «Трал» в виде дрожащих зеленых столбиков параметров на электронных экранах.
Минутная готовность. Дальше – полная тишина. Сознание, больше чем память, фиксирует ставшие теперь уже стандартными команды: «Протяжка!», «Ключ на старт!», «Продувка!», «Ключ на дренаж!», «Пуск!».
Отмечаю, как с особым усердием по команде «Пуск!» Чекунов нажимает красную кнопку. Евгений Осташев, глядя на пульт, комментирует:
– Прошла «земля-борт».
Воскресенский не отрывается от перископа:
– Отошла кабель-мачта… Зажигание… Предварительная… Главная!
От пульта доклад:
– Есть контакт подъема. Воскресенский восклицает:
– Подъем! Ракета ушла!
В бункер проникает рев пяти двигателей.
Евгений Осташев сообщает:
– Пульт в исходном.
В пультовой больше делать нечего. Толкаясь, пробиваюсь вверх, не ощущая крутого подъема, а только досадуя, как медленно поднимается масса людей впереди. Откуда их столько? Наконец выскочил. Темнота, ведь по местному уже 21 час!
Рядом угадываю внушительную фигуру Неделина. На темном небе ярко полыхает быстро уменьшающийся по яркости факел. Но что такое?! Вот он стал какой-то перекошенный. Кроме основного образовался еще один. Ракета выскочила из тени Земли и заблестела, освещенная не видимым нам Солнцем. Феерическое, незабываемое зрелище. Сейчас увидим разделение! Но вдруг на темном небе все гаснет. Маленький огонек еще светится и куда-то уходит с того места, где только что все ярко сверкало.
Стараясь никого не сбить с ног, спускаемся в пультовую, там должен быть доклад телеметристов. Только они способны объяснить, почему раньше времени погасла наша звезда. В бункере необычайное оживление. Сбросивший привычную сдержанность Мрыкин поздравляет и обнимает еще не пришедшего в себя Королева. Воскресенский по телефону ведет допрос Голунского. Все обмениваются предположениями, но никто объяснить ничего не может. Бармин уже с «нулевой отметки» старта звонит в бункер и сообщает, что внешних повреждений по первому осмотру в стартовой системе не обнаружено.
Наконец Воскресенский отрывается от телефона и громко докладывает:
– По телеметрии визуально зафиксировали прохождение команды аварийного выключения где-то около сотой секунды. Точнее они пока ничего не скажут. Пленки уже увозят в МИК для проявки.
Королев не выдерживает:
– Спроси, когда будут готовы?
– Сергей Павлович, дадим им по крайней мере ночь. К утру они все расшифруют. А то ведь будем зря гадать, кто виноват.
После споров о времени сбора для доклада по пленкам все же уговорили Королева уехать поужинать, поспать, а в девять часов утра после раннего завтрака выслушать телеметристов.