Раковый корпус
Шрифт:
Тем более её изумило, что Костоглотов сразу оставил всякие особые поглядывания и особый тон, быстро понял, что и как надо, и даже ей возвратно объяснил, – и углубился в карточки, стал вычитывать нужное, а она ставила палочки в графы большой ведомости. «Невробластома… – диктовал он, – гипернефрома… саркома полости носа… опухоль спинного мозга…» И что ему было непонятно – спрашивал.
Надо было подсчитать, сколько за это время прошло каждого типа опухоли – отдельно у мужчин, отдельно у женщин, отдельно по возрастным десятилетиям. Так же надо было обработать типы применённых лечений и объёмы их. И опять-таки по всем разделам надо было провести пять возможных исходов: выздоровление, улучшение, без изменения, ухудшение и смерть. За этими пятью исходами зоин помощник стал следить особенно внимательно. Сразу замечалось, что почти нет полных выздоровлений, но и смертей тоже немного.
– Я вижу, здесь умирать не дают, выписывают вовремя, – сказал Костоглотов.
– Ну а как же быть, Олег, посудите сами. – (Олегом она звала его в награду за работу. Он заметил, сразу взглянул.) – Если видно, что помочь ему нельзя и ему осталось только дожить последние недели или месяцы, – зачем держать за ним койку? На койки очередь, ждут те, кого можно вылечить. И потом инкурабельные больные…
– Ин-какие?
– Неизлечимые… Очень плохо действуют своим видом и разговорами на тех, кого можно вылечить.
Вот Олег сел за столик сестры – и как бы шагнул в общественном положении и в осознании мира. Уже тот «он», которому нельзя помочь, тот «он», за которым не следует держать койку, те инкурабельные больные – всё это был не он, Костоглотов. А с ним, Костоглотовым, уже так разговаривали, будто он не мог умереть, будто он был вполне курабельный. Этот прыжок из состояния в состояние, совершаемый так незаслуженно, по капризу внезапных обстоятельств, смутно напомнил ему что-то, но он сейчас не додумывал.
– Да, это всё логично. Но вот списали Азовкина. А вчера при мне выписали tumor cordis, ничего ему не объяснив, ничего не сказав, – и было ощущение, что я тоже участвую в обмане.
Он сидел к Зое сейчас не той стороной, где шрам, и лицо его выглядело совсем не жестоким.
Слаженно, в тех же дружеских отношениях, они работали дальше и прежде обеда кончили всё.
Ещё, правда, оставила Мита и вторую работу: переписывать лабораторные анализы на температурные листы больных, чтоб меньше было листов и легче подклеивать к истории болезни. Но жирно было бы ей это всё в одно воскресенье. И Зоя сказала:
– Ну, большое вам, большое спасибо, Олег Филимонович.
– Нет уж! Как начали, пожалуйста: Олег!
– Теперь после обеда вы отдохнёте…
– Я никогда не отдыхаю.
– Но ведь вы же больной.
– Вот странно, Зоенька, вы только по лестнице поднимаетесь на дежурство, и я уже совершенно здоров!
– Ну хорошо, – уступила Зоя без труда. – На этот раз приму вас в гостиной.
И кивнула на комнату врачебных заседаний.
Однако после обеда она опять разносила лекарства, и были срочные дела в большой женской. По противоположности с ущербностью и болезнями, окружавшими здесь её, Зоя вслушивалась в себя, как сама она была чиста и здорова до последнего ноготочка и кожной клеточки. С особенной радостью она ощущала свои дружные тугоподхваченные груди, и как они наливались тяжестью, когда она наклонялась над койками больных, и как они подрагивали, когда она быстро шла.
Наконец дела проредились. Зоя велела санитарке сидеть тут у стола, не пускать посещающих в палаты и позвать её, если что. Она прихватила вышиванье, и Олег пошёл за ней в комнату врачей.
Это была светлая угловая комната с тремя окнами. Не то чтоб она была обставлена со свободным вкусом – и рука бухгалтера и рука главного врача ясно чувствовались: два стоявших тут дивана были не какие-нибудь откидные, а совершенно официальные – с высокими отвесными спинками, ломавшими шею, и зеркалами в спинках, куда можно было посмотреться разве только жирафу. И столы стояли по удручающему учрежденческому уставу: председательский массивный письменный стол, покрытый толстым органическим стеклом, и поперёк ему, обязательной буквой Т, – длинный стол для заседающих. Но этот последний был застелен, как бы на самаркандский вкус, небесно-голубой плюшевой скатертью – и небесный цвет этой скатерти сразу овеселял комнату. И ещё удобные креслица, не попавшие к столу, стояли прихотливой группкой, и это тоже делало комнату приятной.
Ничто не напоминало тут больницу, кроме стенной газеты «Онколог», выпущенной к седьмому ноября.
Зоя и Олег сели в удобные мягкие кресла в самой светлой части комнаты, где на подставках стояли вазоны с агавами, а за цельным большим стеклом главного окна ветвился и тянулся ещё выше дуб.
Олег не просто сел – он всем телом испытывал удобство этого кресла, как хорошо выгибается в нём спина и как плавно шея и голова ещё могут быть откинуты дальше.
– Что за роскошь! – сказал он. – Я не попирал такой роскоши… наверно, лет пятнадцать.
(Если уж ему так нравится кресло, почему он себе такого не купил?)
– Итак – что вы загадали? – спросила Зоя с тем поворотом головы и тем выражением глаз, которые для этого подходили.
Сейчас, когда они уединились в этой комнате и сели в эти кресла с единственной целью разговаривать, – от одного слова, от тона, от взгляда зависело, пойдёт ли разговор порхающий или тот, который взрезывает суть. Зоя вполне была готова к первому, но пришла она сюда, предчувствуя второй.
И Олег не обманул. Со спинки кресла, не отрывая головы, он сказал торжественно – в окно, выше её:
– Я загадал… Поедет ли одна девушка с золотой чёлкой… к нам на целину.
И лишь теперь посмотрел на неё.
Зоя выдержала взгляд:
– Но что там ждёт эту девушку?
Олег вздохнул:
– Да я вам уже рассказывал. Весёлого мало. Водопровода нет. Утюг на древесном угле. Лампа керосиновая. Пока мокро – грязь, как подсохнет – пыль. Хорошего никогда ничего не наденешь.
Он не упускал перечислить дурного – будто для того, чтоб не дать ей возможности пообещать! Если нельзя никогда хорошо одеться, то действительно – что это за жизнь? Но, как ни удобно жить в большом городе, знала Зоя, что жить – не с городом. И хотелось ей прежде не тот посёлок представить, а этого человека понять.
– Я не пойму – что вас там держит?
Олег рассмеялся:
– Министерство внутренних дел! – что!
Он всё так же лежал головой на спинке, наслаждаясь.
Зоя насторожилась.
– Я – так и заподозрила. Но, позвольте, вы же… русский?
– Да стопроцентный русак! Могу я иметь чёрные волосы?
И поправил их.
Зоя пожала плечами:
– Но тогда – почему ж вас?..
Олег вздохнул:
– Эх, до чего ж несведущая растёт молодёжь! Мы росли – понятия не имели об уголовном кодексе, и что там есть за статьи, пункты, и как их можно толковать расширительно. А вы живёте здесь, в центре этого всего края, и даже не знаете элементарного различия между ссыльнопоселенцем и административно-ссыльным.