Раковый корпус
Шрифт:
– А какая же?..
– Я – административно-ссыльный. Я сослан не по национальному признаку, а – лично, как Олег Филимонович Костоглотов, понимаете? – Он рассмеялся. – «Личный почётный гражданин», которому не место среди честных граждан.
И блеснул на неё тёмными глазами.
Но она не испугалась. То есть испугалась, но как-то поправимо.
– И… на сколько же вы сосланы? – тихо спросила она.
– Навечно! – громыхнул он.
У неё даже в ушах зазвенело.
– Пожизненно? – переспросила она полушёпотом.
– Нет, именно навечно! – настаивал Костоглотов. – В бумаге было написано навечно. Если пожизненно – так хоть гроб можно оттуда потом вывезти, а уж навечно – наверно, и гроба нельзя. Солнце потухнет – всё равно нельзя, вечность-то – длинней.
Вот теперь действительно сердце её сжалось. Всё неспроста – и шрам этот, и вид у него бывает жестокий. Он, может быть, убийца, страшный человек, он, может быть, тут её и задушит, недорого возьмёт…
Но Зоя не повернула кресла, чтобы легче бежать. Она только отложила вышиванье (ещё к нему и не притронулась). И, глядя смело на Костоглотова, который не напрягся, не разволновался, а по-прежнему удобно устроен был в кресле, спросила, волнуясь сама:
– Если вам тяжело – то вы не говорите мне. А если можете – скажите: такой ужасный приговор – за что?..
Но Костоглотов не только не был удручён сознанием преступления, а с совершенно беззаботной улыбкой ответил:
– Никакого приговора, Зоенька, не было. Вечную ссылку я получил – по наряду.
– По… наряду??
– Да, так называется. Что-то вроде фактуры. Как с базы на склад выписывают: мешков столько-то, бочонков столько-то… Использованная тара…
Зоя взялась за голову:
– Подождите… Не понимаю. Это – может быть?.. Это – вас так?.. Это – всех так?..
– Нет, нельзя сказать, чтобы всех. Чистый десятый пункт – не посылают, а десятый с одиннадцатым – уже посылают.
– А что такое одиннадцатый?
– Одиннадцатый? – Костоглотов подумал. – Зоенька, я вам что-то много рассказываю, вы с этим матерьяльцем дальше поосторожней, а то можете подзаработать тоже. У меня был основной приговор – по десятому пункту, семь лет. Уж кому давали меньше восьми лет – поверьте, это значит – совсем ничего не было, просто из воздуха дело сплетено. Но был и одиннадцатый, а одиннадцатый значит – групповое дело. Сам по себе одиннадцатый пункт срока как бы не увеличивает – но раз была нас группа, вот и разослали по вечным ссылкам. Чтобы мы на старом месте никогда опять не собрались. Теперь – понятно?
Нет, ей было ещё непонятно.
– Так это была… – она смягчила, – ну, как говорится – шайка?
И вдруг Костоглотов звонко расхохотался. И оборвал и насупился также вдруг.
– А здорово получилось. Как и моего следователя, вас не удовлетворило слово «группа». Он тоже любил называть нас – шайка. Да, нас была шайка – шайка студентов и студенток первого курса. – Он грозно посмотрел. – Я понимаю, что здесь курить нельзя, преступно, но всё-таки закурю, ладно? Мы собирались, ухаживали за девочками, танцевали, а мальчики ещё разговаривали о политике. И о… Самом. Нас, понимаете ли, кое-что не устраивало. Мы, так сказать, не были в восторге. Двое из нас воевали и как-то ожидали после войны кое-чего другого. В мае перед экзаменами – всех нас загребли, и девчёнок тоже.
Зоя ощущала смятение… Она опять взяла в руки вышиванье. С одной стороны, он говорил опасные вещи, которые не только не следовало никому повторять, но даже слушать, но даже держать открытыми ушные раковины. А с другой стороны, было огромное облегчение, что они никого не заманивали в тёмные переулки, не убивали.
Она глотнула.
– Я не понимаю… вы всё-таки – делали– то что?
– Как что? – он затягивался и выпускал дым. Какой он был большой, такая маленькая была папироска. – Я ж вам говорю: учились. Пили вино, если позволяла стипендия. Ходили на вечеринки. И вот девчёнок замели вместе с нами. И дали им по пять лет… – Он посмотрел на неё пристально. – Вы – на себе это вообразите. Вот вас берут перед экзаменами второго семестра – и в мешок.
Зоя отложила вышиванье.
Всё страшное, что она предчувствовала услышать от него, – оказалось каким-то детским.
– Ну а вам, мальчикам, – зачем это всё нужно было?
– Что? – не понял Олег.
– Ну вот это… быть недовольными… Чего-то там ожидать…
– Ах, в самом деле! Ну да, в самом деле! – покорно рассмеялся Олег. – Мне это в голову не приходило. Вы опять сошлись с моим следователем, Зоенька. Он говорил то же самое. Креслице вот хорошее! На койке так не посидишь.
Олег опять устроился со всем удобством и, покуривая, смотрел, прищурившись, в большое окно с цельным стеклом.
Хотя шло к вечеру, но пасмурный ровный денёк не темнел, а светлел. Всё растягивался и редел облачный слой на западе, куда и выходила как раз эта комната углом.
Вот только теперь Зоя по-серьёзному взялась вышивать – и с удовольствием делала стежки. И они молчали. Олег не хвалил её за вышивание, как прошлый раз.
– И что ж… ваша девушка? Тоже была там? – спросила Зоя, не поднимая головы от работы.
– Д-да… – сказал Олег, не сразу пройдя это «д», нето думая о другом.
– А где ж она теперь?
– Теперь? На Енисее.
– Так вы просто не можете с ней соединиться?
– И не пытаюсь, – безучастно говорил он.
Зоя смотрела на него, а он в окно. Но почему ж он тогда не женится здесь, у себя?
– А что, это очень трудно – соединиться? – придумала она спросить.
– Для нерегистрированных – почти невозможно, – рассеянно сказал он. – Но дело в том, что – незачем.
– А у вас карточки её нет с собой?
– Карточки? – удивился он. – Заключённым карточек иметь не положено. Рвут.
– Ну а какая она была из себя?
Олег улыбнулся, прижмурился:
– Спускались волосы до плеч, а на концах – р-раз, и заворачивались кверху. В глазах, вот как в ваших всегда насмешечка, а у неё всегда – немножко грусть. Неужели уж человек так предчувствует свою судьбу, а?
– Вы в лагере вместе были?
– Не-ет.
– Так когда же вы с ней расстались?