Раквереский роман. Уход профессора Мартенса(Романы)

Кросс Яан

— А именно?

— Сейчас, когда в доме господина Сиверса такой гость, уместно ли мне вообще завтра утром идти к господину Сиверсу?

Можно все-таки попробовать, решили супруги. Однако, когда мы вечером сидели в гостиной и хозяин давал маленький скрипичный концерт, с мызы прискакал гонец: граф приказал сказать господину Фальку, пусть господин Фальк не приходит к графу завтра утром в семь часов. Пусть придет до полудня, в одиннадцать часов.

Наши рассуждения в сумерках за яблочным вином о том, какие выводы следует сделать из этого изменения, не привели ни к какому результату. Но во всяком случае выпитые три добрых бокала вина принесли мне более или менее спокойный сон.

20

Точно в одиннадцать зеленый камердинер провел меня в тот же самый салон в аистовом гнезде, что и три дня назад.

В первый момент мне показалось, что за это время

господин Сиверс, сидевший на маленьком диване у кофейного столика, разделился и раздвоился. Примерно так, как это происходит с бактериями, которых изучали некоторые йенские студенты-медики при помощи своих трубок с линзами и в которые и у меня был случай заглянуть, — да-да, господин Сиверс размножился и сидел на диване в двух экземплярах: на одном конце дивана — один, на другом — второй. Но тут же выяснилось, что эта аберрация все-таки не полная. Как бы ни были они похожи, разницу между прежним и новым господином Сиверсом все же вполне можно было увидеть. Не только потому, что на прежнем был опять его кремовый чесучовый сюртук с такими же панталонами и белые чулки, а на новом — костюм тонкого серого сукна и на шее элегантное белое жабо. Прежний был более костлявым, новый глаже, прежний — более обветренным, новый — румянее. Вдобавок прежний казался хитрее и себе на уме, новый — азартнее. Хотя в ситуации, при которой я вошел в салон, прежний был, так сказать, стороной нападающей.

— Voila, Вильямович, — это и есть тот молодой человек, который будет судьей в нашем пари. Беренд, — теперь господин Сиверс повернулся в мою сторону, — мы с графом Фермором заключили пари, чья лошадь придет раньше, его Бук или мой Люцифер. Понимаете — его чалый или мой вороной. Лошади пробегут, каждая со своим всадником, один круг по моей верховой дорожке, огибающей горы. Начало и конец у почетной арки. Идемте, я покажу вам.

Мы вышли — я следом за графами — на веранду, окружающую павильон. Я не успел еще даже удивиться странному поручению, навязанному мне Сиверсом: каким судьей у этих высоких господ в их пари может быть совершенно чужой человек, да еще незнатного происхождения? — как мы уже стояли на веранде вровень с вершинами деревьев и смотрели вниз и вокруг. Верховая дорожка, которую я, кажется, уже упоминал, насколько можно было определить по видимым отсюда отрезкам, опоясывала длинной петлей все три парка на всех трех горах, и протяженность ее составляла, должно быть, не менее трех верст. В отрезке, бежавшем по внешнему краю парка от развилки до арки перед господским домом, было около пятисот шагов. Этот отрезок, как я понял, соревнующиеся всадники должны были проскакать дважды.

— Один круг по солнцу! — сказал граф Фермор, когда мы сами проделали такой круг, обойдя веранду вокруг павильона в том же направлении.

Мы вернулись в салон. Я спросил:

— Смею ли я спросить, на что господа графы держат пари? — Я подумал: если я гожусь им в судьи, так, наверно, гожусь и для того, чтобы знать, чем вызвано их соревнование.

Господин Сиверс сказал:

— Это у нас — как ты, Вильямович, назвал его — джентльменское пари. Если верх одержит Бук, то есть граф Фермор, то я выполню желание графа Фермора. Если верх одержит мой Люцифер, то я выполню желание графа Фермора, но и он выполнит мое. Так?

— Именно так, — сказал граф Фермор и огромным голубым носовым платком вытер потное лицо.

— При этом, как я понимаю, согласованные между графами желания не подлежат оглашению? — Я сам даже точно не знаю, почему я позволил себе эту назойливость. Наверное, в надежде, что все-таки узнаю, на что они держат пари.

— Вообще-то, не подлежат. Однако нашего молодого друга мы в это посвятим. — Господин Сиверс поднял левую руку и этим движением подавил попытку графа Фермора протестовать. Если в эту секунду я еще не понял, почему его жест оказал такое удивительное воздействие, то в следующий момент мне все сразу стало ясно. Ибо господин Сиверс продолжал: — Граф Фермор желает получить у меня в бессрочный и беспроцентный долг двадцать тысяч рублей, — Я заметил, что при оглашении этого обстоятельства в присутствии совсем постороннего человека граф Фермор почти по-мальчишески надул свои пухлые губы. Господин Сиверс продолжал: — А я, со своей стороны, желаю, чтобы граф Фермор как начальник третьего департамента правительствующего сената империи (и тут с игривой усмешкой в мою сторону: видите, господин Фальк, с кем мы имеем дело!) решил бы вопрос, содержащийся в прошении, поданном городом Раквере ее величеству государыне императрице, со всем справедливым тщанием, иначе говоря, в пользу города Раквере.

Должен признаться, что эта неожиданная, искусная простота завзятого игрока, с которой Сиверс поставил на карту

дело Раквере, стоившее городу многих лет, а мне — многих месяцев и недель мучений, так меня поразила, что я умолк и не высказал того, что было уже у меня на языке: «Однако, господа, разве вы не видите, что, во всяком случае в одном пункте, ваше пари, мягко говоря, странное?! В результате его господин Фермор получит беспроцентный двадцатитысячный заем совершенно независимо от того, выиграет или проиграет его лошадь!» Да, я сдержался и не сказал этого. Хотя, честное слово, уже набрал в легкие воздуха. Ибо столь ошеломляющей и необычной была наглость, с которой господин Сиверс манипулировал делами… Ясно одно: Фермор попросил у него денег. Очевидно, по случайному совпадению это произошло сразу после моего посещения, когда раквереское прошение в сознании господина Сиверса было еще дразняще свежо. Очевидно, заем, испрошенный у него — бессрочно и беспроцентно, по каким-то мне неизвестным или, может быть, все же предполагаемым причинам возврата не предполагал. Может быть, у Фермера, как бывшего начальника Сиверса, по узусу каких-то кругов, было право на его получение. В том, скажем, случае, если генерал-лейтенантский плюмаж господина Сиверса действительно появился на свет из задницы неуловимой птицы, как на это однажды намекнул Рихман. Может быть, господин Сиверс сейчас, очевидно, более влиятельный человек, чем Фермор (которого во время Семилетней войны и в самой высочайшей инстанции упрекали в пассивности), — может быть, господин Сиверс, ссужая его двадцатью тысячами, тем самым выплачивал какой-то долг (хотя бы, скажем, за сомнительную ценность своего генеральского плюмажа) и, желая подразнить Фермора, подсунул ему раквереское прошение… Однако почему же он не обусловил этот заем, как обычно: я даю тебе в долг, а ты проведешь для меня это дело в сенате? Кто его знает? Возможно, этому господину с причудами, как не без оснований охарактеризовал его Габриэль, — возможно, что капризному господину это казалось недостаточно занятным, слишком простым, слишком пресным.

Господин Сиверс послал своего зеленого камердинера в конюшню и приказал, чтобы обоих наездников — и графа Фермора и его собственного — прислали наверх в павильон. Через несколько минут они явились — ферморовский долговязый парень в облегающей шапке с козырьком и сиверсовский, тот самый веснушчатый конюх с бритой физиономией, который оба раза принимал у меня лошадь у подъезда господского дома.

Граф Сиверс сказал:

— И вам и мне нужно с глазу на глаз дать нашим гонщикам указания. Согласны?

— Само собой разумеется! — ответил граф Фермор, вытирая потное лицо. Я не понимал, почему он так нервничает, если все равно получит свои деньги, независимо от результата состязания.

— Поговорим с ними на веранде, вы по правую сторону салона, я по левую. Согласны? — спросил Сиверс и повернулся ко мне: — Беренд, вы тоже с этим согласны?

— Да-да, почему же нет, — пробормотал Фермор, а я в ответ на комедиантское обращение ко мне кивнул головой.

Господа вышли из салона на веранду, каждый со своим наездником. Я остался один и из окна с правой стороны видел, как граф Фермор сильно размахивал руками, объясняя своему в шапке, как тому следует скакать. Если бы я подошел вплотную к окну, то, наверно, смог бы разобрать и слова. В большом стенном зеркале, висевшем у того же правого окна, я одновременно видел левое и — сквозь него — как граф Сиверс постоял мгновение со своим конюхом на другой стороне веранды, и казалось, что он вообще ничего ему не сказал. За исключением одного слова, которое сопроводил скупым движением руки. Будто сказал:

— Сделай!

Графы вернулись со своими наездниками.

— Но у моего наездника должно быть право до начала состязания проехать по всей вашей конной дорожке, — сказал Фермор. — Чтобы знать, какая она!

— Разумеется, у вас есть на это право, — сразу согласился Сиверс и, в своем комедиантском духе, совершенно серьезно обратился ко мне: — Не правда ли, Беренд, вы тоже считаете, что это естественно?

— Да, разумеется.

— Очень хорошо. Граф Фермор, пошлите своего наездника… как его зовут?

— Пийтер. — Он произнес даже «Пийтё».

— Англичанин?

— Нет. Пеэтер. Но мне так привычнее.

— Совершенно справедливо. Пошлите своего Пийтё ознакомиться с беговой дорожкой. Моему Марту этого не требуется. Однако, Беренд, если вы не возражаете, Март поедет впереди и покажет ее Пийтё и его лошади. Мы подождем их возвращения. Они поедут мелкой рысью. На это Уйдет больше двадцати минут. Потом им потребуется сорок минут на отдых. Чтобы быть совершенно свежими. Сейчас без двенадцати минут двенадцать. Десять минут — дойти и оседлать. В час внизу у триумфальной арки… как вы сказали, граф Фермор, как это называется?