Рандеву и другие рассказы (сборник)
Шрифт:
– А я возьми и скажи: да разве можно в эдаком виде… Вся всклокоченная, как не знаю что, физиономия размалевана… – доносилось с лодки.
Сэм сидел на веслах. Лучший костюм, в который он облачился, явно его стеснял: видно было, что ему не терпится все это снять. И шума он не переносил, и неразберихи, когда собирается столько лодок. Он с тоской поглядел на выход из бухты, где, перекатываясь через мол, шумела вода. Потом тяжко вздохнул и покачал головой:
– Как пить дать, сегодня за молом полно макрели!
Но
«Скучнейший тип, – в эту самую секунду подумал юный Шиптон, оглядывая Фергюсона со спины, – скучнейший».
Фергюсон сидел у стола в кабинете управляющего «Вестерн-банком». Перед ним были разложены бумаги, но он на них даже не глядел. Он барабанил пальцами по колену. Нет, все бесполезно: он никак не мог сосредоточиться, заняться работой. И объяснить это недомоганием не получалось – Фергюсон знал, что совершенно здоров. Никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо.
Здоровье в порядке. Но тем не менее что-то было не так, совсем не так. Словно в дальнем уголке сознания свербила какая-то затаенная мысль, только ему не удавалось ее ухватить. Она не давала ему покоя недели или даже месяцы. Ощущение, что жизнь его, в сущности, пустая штука.
Фергюсон стал все чаще задумываться, зачем он сидит здесь день за днем, год за годом? Без забот, не зная горя. Даже война его не затронула. И вот ему уже шестьдесят, почти шестьдесят один. Он занимает одно из самых видных мест в Молтби. У него любящая, верная жена, три прекрасных дочери. А его дом, «Каштаны»? Разве оттуда не открывается лучший в Молтби вид? И разве у него не лучший сад в городе? На самой вершине холма, откуда вся бухта как на ладони.
Еще у него есть собственный летний домик в конце сада. Он любит уединяться там, наблюдать в подзорную трубу за покидающими гавань кораблями. Ну-ка, ну-ка… так вот в чем дело… Вот что за идея маячила перед ним в тумане с тех самых пор, как в его груди поселилось это странное чувство. Как-то раз вечером, уже давно, прошлым летом, он сидел один в своем любимом убежище. Наверное, уснул, поскольку именно во сне он услышал зов. Зов или, вернее, призыв, шедший из глубины души, который проник ему в сердце и завладел умом.
Он помнил, как, вздрогнув, проснулся – весь в ожидании и тревоге. И тогда… приказ прозвучал снова! Фергюсон вскочил на ноги и огляделся. И только тогда сообразил, что это было. Просто-напросто пароходный гудок. Гудок судна, покидающего порт. Уходящего из Молтби. Вот и все. Такое происходит ежедневно. Но отчего такой пустяк проник в его
Фергюсон припомнил, как стоял однажды в своем летнем домике, с подзорной трубой под мышкой, и все глядел вслед пароходу, удалявшемуся в открытое море. Три гудка – три протяжных гудка огласили окрестности. Сигнал прощания. Прощания с Молтби. Скоро судно превратилось в пятнышко на горизонте, а потом в еле видную полоску дыма. Прощай, Молтби!
И тут на Фергюсона снизошло озарение. Он же мертв. Все они мертвы. Молтби – мертвый город… Хуже, чем призрачные Помпеи, занесенные пеплом. Единственным живым существом здесь был вот этот самый пароход, покидающий город. Его не сумели удержать. Он ушел раньше, чем все спохватились и попытались его остановить. Теперь уже поздно – на горизонте только полоска дыма. И не важно, куда он направляется. Гудок парохода был зовом, обращенным к нему: живые звали к себе мертвецов. Прощай, Молтби…
Ба! Оказывается, дождь пошел. Хлещет прямо в окно.
Фергюсон снова обратился к лежавшим перед ним документам. Звук привел его в чувство. Что это на него нашло – размечтался среди бела дня? Дождь поливал улицу за окном так, как поливает только в Молтби.
Фергюсон взял в руку перо и принялся писать. Над его головой торжественно тикали настенные часы.
«Касательно изложенного в Вашем письме от…»
Однако перед глазами у него по-прежнему стоял превратившийся в точку корабль у горизонта, а в ушах все дрожал звук прощальной сирены.
Выпив чаю, Фергюсон поднялся из-за стола и подошел к окну. Да, погода типичная для Молтби. После утреннего дождя воздух пропитан сыростью. Солнце пытается выдавить кривую улыбку, и на плоском небе кое-где наметились голубые просветы. Фергюсон направился к двери, бормоча себе под нос что-то про спички. В холле перед кабинетом он задержался и прислушался. Нет, никто за ним не шел. Он втиснулся в свой старый твидовый пиджак, схватил с вешалки шляпу, взял с подставки любимую трость и вышел на улицу.
Внизу, окутанный дымкой тумана, лежал Молтби. Из труб поднимались струйки дыма, с пляжа под городской набережной доносились крики детей. Фергюсон попытался убедить себя, что он всего лишь хочет прогуляться, подышать свежим воздухом. Но если бы дело было только в этом, он прошелся бы по эспланаде и, возможно, добрался бы до поля для игры в гольф.
Отчего же он решительно двинулся в прямо противоположную сторону?
И пошел он в ту сторону не по ошибке или забывчивости. Фергюсон прекрасно знал, куда идет – прямиком к илистому участку берега у дальнего края бухты. Там было очень тихо, безлюдно. Никаких голосов, которые могли бы его потревожить. После отлива чайки копались в тине, выискивая рыбьи ошметки.
Конец ознакомительного фрагмента.