Рандом
Шрифт:
Стоял день. Я вышел на застекленную террасу, открыл окно и уставился вдаль. Валил снег. Не удивлюсь, если завалит город до первых этажей. Морозов особых не было, поэтому черная гладь Малой Невки чавкала, глотая падающую сверху снежную хлябь. А что там про зиму? Насрать мне на нее – меня не пугали холода. Продуктов до хрена и больше, воды тоже. На случай, если откажет котельная, у меня припасены дрова и угли. Вон, полный этаж, забитый добром. Короче, живем!..
Вот на этом слове мне и захотелось застрелиться. Наверное, тот, кто все это затеял, рассчитывал, что в конечном итоге оставшиеся в живых
Скоро Новый год. Не сказать, чтобы я ждал праздника в прежние времена – с хрена ли кто-нибудь дарил мне подарки, кроме матери. Да и то, все просто: носки-дэзик-пена для бритья.
– Слышь, Машка, - не оборачиваясь бросил я. Мне надоело думать. Мне захотелось поговорить. – Новый год скоро. Тебе, небось, твой хахаль подарки дорогие дарил.
– Сдохни, тварь. Чтоб ты сдох, - Машка снова завела свою шарманку.
– Да погоди ты, шалава, ругаться, - хмыкнул я. – У тебя вон и сейф и шкатулки все цацками забиты. Мне вон, вообще никто и ничего не дарил. Но… как бы это тебе сказать… Праздник заражал меня, что ли. Вся эта херь, огни, фейерверки. Все нас пугают зимой… Ничего, переживем. Слышь, Машка? Продукты, вода, тепло и…
Еще одно. То, которое я не хотел говорить вслух, хоть ни черта она и не понимает: я был не один. У меня была Машка.
– Тоже праздник себе организуем, - я говорил в окно. Уже не Машке, а тем, кто мог меня слышать. – Тоже приготовим чего-нибудь, свечи там зажжем. Я петарды буду пускать.
– Сволочь, какая сволочь, - Машка завелась бродить по гостиной с бокалом красного вина. Я баловал ее. Теперь постоянно.
– Ничего, Машка. Будет и на нашей улице весна, никуда не денется, - вот уж не думал, что скажу вслух эти придурошные слова. Да что там слова! Не думал, что буду ждать весны. Как девчонка.
Пусть умники ломают головы себе отчего и как все произошло, у меня давно ответ готов – я считаю, что время сломалось. А что? Все может ломаться, даже пространство, говорят. Так что мешает это сделать времени? Пусть и сломалось оно кривобоко и криворыло. А может, по законам своим, которых нам не понять.
Я обернулся, я собрался сказать мысль вслух – не для Машки, конечно, для тех, кто все устроил. И то, что я дернулся, спасло мне жизнь. Я услышал грохот выстрела, но еще отчетливей – свист пули у самого уха. Потом к звукам добавился звон разбитого стекла и шум от падения моего тела – я рухнул вниз и быстро, на четвереньках, вкатился в комнату.
Шли минуты, я сидел под окном, где снайперу было меня не достать и рассматривал пулевое отверстие в стене. Сыпалась мелкая бетонная крошка, я пытался собрать мысли в кучу. С самого начала я знал, что Верка не причем. Не тянула она. Но ходи все конем, если мне не хотелось в это поверить! И что дала мне вера? Пулю в лоб?
Ходила по комнате Машка. А я? Сидел под окном, соображая, что даже шторы не могу задернуть – да потому что давно сорвал их! Потому что и мысли не возникло, что снайпер может дотянуться
Мысли прыгали.
Я сидел.
Слонялась по комнате Машка.
– Сдохни, тварь, сдохни, - на этот раз впопад говорила она.
Глава 4. Сусанин
Сусанин
…А поутру они проснулись.
Не знаю, как кто, но я спал как убитый. Вполне возможно, впервые со дня начала мертвого сезона во мне оформилась и созрела какая-то полноценность. Будто до этой ночи я вел себя как человек, у которого оттяпали важную часть, а он продолжал жить, не подозревая о ее отсутствии.
Утром был свет, когда я открыл глаза. За окном падал снег и, клянусь, у меня первой возникла мысль о том, сколько же его нападало за ночь, и совсем не о том: а не проснулся ли я рядом с мертвецом. Потом я почувствовал дыхание Влады, ее руки-ноги, закинутые на меня. И все равно - ни хрена я не вспомнил о раненом, лежавшем от меня бесконечно далеко, через горы и долины Владкиного тела. Она сопела мне в ухо. Счастливая, блуждала в недостижимой для всех реальности. Она согласилась бы остаться там навсегда – точно знаю. А я? Согласился бы так лежать вечно, слушая музыку ее ничего-не подозревающего сопения?..
Придет же такая хрень в голову. Полежишь вот так пару ночей рядом с девчонкой и заразишься розовыми соплями.
Кир застонал. Тогда я вспомнил о нем. Осторожно сдвинул с себя конечности Влады и выкатился с кровати на пол.
– Макс, мне больно, - услышал я.
Кир выглядел бледным, изможденным. На лбу блестела испарина.
– Очень больно, - сказал он, облизнув потрескавшиеся губы. – Что-нибудь… можно сделать?
Я кивнул. Пошел в соседнюю комнату набираться опыта в медицинском справочнике. За моей спиной заворочалась Влада.
Если верить медицинским терминам, ближайший день покажет, выживет ли наш Кир. С градусником, бинтами, я не спеша применил к нему наспех полученные знания. Температура осталась высокой, но рана – на мой взгляд – затянулась неприятными на вид серо-багровыми пятнами. Я вколол ему все, что придумали вкалывать в подобных случаях умные люди, веками занимавшиеся врачеванием. Есть парень не стал, только выпил чаю, постанывая, бросая на нас с Владой - неприлично здоровых – полные страдальческой потусторонности взгляды.
– А вам не кажется, что мы похоронили не того… не ту, - чуть позже он высказал вслух мысль, продуманную мною.
– Как тебя угораздило? Чего ты вообще куда-то поперся? – сжимая в руке чашку с растворимым кофе, мягко наехала на раненного Влада.
– Просто вышел… прогуляться. Было красиво.
– Прогулялся? Не мог меня дождаться? Вместе бы…
– И что? – усмехнулся я. – Ты бы его защитила? Вместе бы. Да теперь вместо одного простреленного мы имели бы двух! В лучшем случае.
– А в худшем-то что? – насупилась Влада.