Раннее
Шрифт:
– Как называется этот город?
– Серджинск. Вы родились здесь и живете всё время, не считая пяти лет обучения в Москве. У вас двухкомнатная квартира, автомобиль – СААБ, шведский, и много прекрасных друзей.
– Откуда вы знаете?
– К вам часто приходили, пока вы были без сознания. Один мужчина – Анатолий… не помню отчества. Ещё девушка с вашей работы. И один раз бывшая жена.
– Если они снова придут, вы разрешите мне с ними встретиться?
– Да. При условии, что вы не будете мучать себя
– А чем мне здесь заниматься, если даже думать по-настоящему нельзя?
– Отдыхайте. Спите. Думаю, я сумею выбить для вас телевизор в палату. Разумеется, смотреть вам можно только развлекательные программы…
– Ясно. Кстати, доктор… Мне кажется, у меня была собака…
– Ничего не знаю о собаке. Думаю, вы ошибаетесь. Я много разговаривал с вашими знакомыми, но никто о собаке не упоминал. И перестаньте, наконец, вспоминать! Считайте, что прошлого нет. Вы только что родились, и у вас прекрасные перспективы.
– Всю жизнь жить с расслабленным мозгом?
– А что? Некоторые люди только об этом и мечтают. Ладно. Нам пора заканчивать беседу. Я и так вас утомил. Попытайтесь заснуть и ни о чём не думайте. Я попрошу сестру дать вам снотворное.
– Не надо. Я и так хочу спать.
– Вот и замечательно.
Белый халат удаляется, и я слышу стук закрываемой двери.
* * *
Возле моей койки сидит темноволосая девушка с накинутым на плечи белым халатом.
– Белый цвет – символ чистоты и невинности, – замечаю я вслух.
Она вздрагивает.
– Вы проснулись? А я даже не заметила.
– Кто вы?
– Я – Надя. Мы с вами в одном кабинете работаем. Значит, вы совсем-совсем ничего не помните?
– Не знаю. Врач запрещает вспоминать.
Она дотрагивается до бинтов на моем плече.
– Ничего, – говорит она. – Скоро вы выздоровеете, и всё будет хорошо.
– Надеюсь. Но доктор говорит, что память, скорее всего, не вернётся. И я всю жизнь буду считать на пальцах, а не в уме.
– Мне так жаль…
– Да нет, не надо меня жалеть. Если я действительно прыгнул с крыши, как говорят – значит, я получил, что хотел.
– А я почему-то не верю, что вы прыгнули с крыши. И вы, и эта собака.
– Собака? Какая собака?
– Ваша собака погибла. Ой, простите. Я совсем забыла, что вы ничего не помните.
– Нет-нет, собаку я немного помню. Так она погибла?
– Да. Напоролась на ветку дерева.
– И вы всё-таки не верите, что я прыгнул с крыши?
– Не верю. Вы не могли. По-моему, самоубийство – это слабость. А вы производили впечатление очень сильного человека.
– А сейчас уже не произвожу?
– Трудно сказать. Наверно, виной всему эти повязки, больничная обстановка…
– Тогда помогите мне снять повязку.
– Нет! Не надо! Что вы делаете? Доктор!
* * *
Врач сидел, склонившись надо мной.
– Вы спокойны? – спросил он.
– Да.
– Не будете больше делать глупости?
– Не буду.
– Ладно. Значит, я больше не буду колоть вам снотворное. И вы обещаете не насиловать свой мозг?
– Обещаю. Когда меня выпишут?
– А куда вам торопиться?
– Может, в повседневной суете всё уляжется. Сейчас я чувствую себя так, как если бы меня поставили в угол и приказали не думать о белом медведе.
– Наверно, вы правы. Я не буду тянуть с выпиской. Думаю, через недельку или две вас можно будет отпустить. Разумеется, вы будете приходить сюда на осмотр. Меня беспокоит только, что у вас нет родных, и некому о вас позаботиться. Но я попрошу вашу знакомую…
– Нет, доктор, не надо. Это будет для неё обременительно.
Откуда-то из чёрной бездны всплыла фраза: "Спасибо, конечно. Но с какой стати?"
– Ну как пожелаете. Можете попросить вашего друга, Чикина, чтобы он занимал вас какими-нибудь отвлечёнными разговорами. Больше гуляйте. Начните собирать марки. Смотрите глупые фильмы по телевизору. На работе займитесь чем-нибудь монотонным. Пройдёт некоторое время, и вы совершенно не будете чувствовать своей неполноценности…
* * *
Через неделю меня действительно выписали. До дома меня провожала Надя, поддерживая под руку.
– Мне очень неловко, – сказал я ей. – Вы так за меня беспокоитесь.
– Не подумайте чего лишнего, – сказала Надя. – Просто я вижу, что вам плохо, и не могу не помочь.
– Спасибо.
В последующие дни она часто заходила ко мне, приносила какие-то фрукты, хоть я и отказывался, прибиралась в квартире, мыла посуду. Мне это очень не нравилось.
– Надя, я инвалид все-таки не руками, а головой, – говорил я.
– Разве я вам мешаю? – удивлялась она. – А для меня это удовольствие – чувствовать, что я кому-то нужна.
Угнетала прежде всего работа. Десятки сочувствующих взглядов, охов и вздохов…
Собственно, я был нужен там только как объект всеобщей жалости – после травмы в мои обязанности входило переписывать длинные списки каких-то клиентов из регистрационного журнала в специальную тетрадь.
Подозреваю, что и тетрадь эту завели только для того, чтобы создать мне занятие. Но я не хотел об этом думать, и старательно тратил пасту в авторучке все 8 рабочих часов.
Приходя домой, обычно включал телевизор и засыпал в кресле. Надя, которая выпросила у меня ключи, часто, приходя ко мне, заставала меня за этим делом и потом выговаривала: