Ранние журавли. Белый пароход. Прощай, гульсары!
Шрифт:
Тогда я спокойно сказал:
– Не поеду!
И, как всегда, Кадича неожиданно сдалась:
– Ну хорошо. Я поговорю с начальством.
Она взяла со стола путевку.
«Значит, не поеду, – подумал я, – и никогда не увижусь с Асель». Мне стало еще хуже. Я отчетливо понял, что буду каяться всю жизнь. Будь что будет – поеду!..
– Ладно, давай сюда! – выхватил я путевку.
Джантай прыснул в окошке:
– Передай привет моей бабушке!
Я ничего не сказал. По морде бы ему съездить!.. Хлопнул дверью, пошел в общежитие.
На другой день я глаза проглядел на дороге. Где она? Покажется ли ее тоненькая, как тополек, фигурка? Тополек мой в красной косынке! Тополек степной! Пусть в резиновых сапогах, в пиджаке отцовском. Ерунда. Я же видел, какая она!
Тронула Асель мое сердце, взбудоражила всю душу!
Еду, смотрю по сторонам, нет, не видно нигде. Доехал до аила, вот и ее двор, притормозил машину. Может быть, дома? Но как я ее вызову, что скажу? Эх, не судьба мне, наверно, свидеться с ней! Газанул на разгрузку. Разгружаюсь, а в душе все теплится надежда: а вдруг да и встречу на обратном пути? И на обратном пути не встретил. Тогда я завернул на ферму. Ферма у них на отшибе, далеко от аила. Спрашиваю у девушки одной. Нет ее, говорит, не выходила на работу. «Значит, нарочно не вышла, чтобы не встретиться по дороге со мной», – подумал я и очень расстроился. Унылый вернулся на автобазу.
На второй день снова в дорогу. Еду и уже не мечтаю увидеть. В самом деле, зачем я ей, зачем беспокоить девушку, если она просватана? Однако не верится мне, что все так у нас и кончится, хотя в аилах до сих пор еще сватают девушек и выдают замуж без их согласия. Сколько раз я читал об этом в газетах! А что толку? После драки саблей не машут, выдадут замуж – назад не воротишься, жизнь поломана… Вот какие мысли бродили у меня в голове…
Весна в ту пору была в полном цвету. Земля в предгорье полыхала тюльпанами. С детства я люблю эти цветы. Нарвать бы охапку и принести ей! Поди найди ее…
И вдруг смотрю, глазам не верю – Асель! Сидит в сторонке на валуне, на том самом месте, где прошлый раз застряла моя машина. Будто поджидает кого-то! Я к ней! Она испуганно встала с камня, растерялась, косынку сдернула с головы, зажала в руке. Асель была на этот раз в хорошем платье, в туфельках. Даль такая, а она на каблучках. Затормозил я поскорее, а у самого сердце под горло подпирает.
– Здравствуйте, Асель!
– Здравствуйте! – ответила она негромко.
Я хотел помочь ей сесть в кабину, а она повернулась и медленно пошла вдоль дороги. Значит, не хочет садиться. Я тронул машину, открыл дверцу и так же медленно покатил рядом с ней. Так мы и двигались. Она по обочине, а я за рулем. Молчали. О чем говорить? Потом она спросила:
– Вы вчера приезжали на ферму?
– Да, а что?
– Так просто. Не надо приезжать туда.
– Я хотел вас видеть.
Она ничего не сказала.
А у меня на уме это проклятое сватовство. Узнать хочу, как и что. Спросить – язык не поворачивается. Боюсь. Ответа ее боюсь.
Асель глянула на меня.
– Это правда?
Она кивнула головой. У меня руль запрыгал в руках.
– Когда свадьба? – спросил я.
– Скоро, –
Я чуть было не рванул на машине куда глаза глядят. Да вместо скорости сцепление выключил. Мотор как взревет на холостых оборотах. Асель в сторону отпрянула. Я и не извинился даже. Не до этого.
– Значит, мы больше не увидимся? – говорю.
– Не знаю. Лучше не видеться.
– А я все равно… как хотите, буду вас искать!
И опять мы замолчали. Может быть, думали об одном и том же, а между нами будто стена стояла, которая не позволяла мне подойти к ней, а ей сесть в мою кабину.
– Асель! – сказал я. – Не избегайте меня. Я ничем не помешаю. Буду смотреть на вас издали. Обещаете?
– Не знаю, может быть…
– Садитесь, Асель.
– Нет. Уезжайте. Аил уже близко.
После этого мы еще встречались на дороге, каждый раз словно невзначай. И снова она идет по обочине, а я сижу в кабине. Обидно, но что поделаешь.
О женихе я не спрашивал. Неудобно, да и не хотелось. Но по ее словам понял, что она его мало знала. Он доводился каким-то родственником матери, жил в дальнем лесхозе, в горах. Их семьи издавна вели, если можно так сказать, обмен девушками, поддерживали родство между собой из поколения в поколение. Родители Асель не допускали мысли отдать ее куда-нибудь на сторону. Обо мне же и речи не могло быть. Кто я? Какой-то пришлый, безродный шоферюга. Да я и сам не посмел бы заикнуться.
Асель в те дни была неразговорчивой. Все думала о чем-то. Но я ни на что не надеялся. Судьба ее решилась, встречаться было бесполезно. Однако мы, как дети, старались не говорить об этом и встречались, потому что не могли не встречаться. Нам обоим казалось, что мы друг без друга не можем жить.
Так прошло дней пять. В то утро я был на автобазе, готовился в рейс. И вдруг вызывают в диспетчерскую.
– Можешь радоваться! – весело встретила меня Кадича. – Тебя переводят на трассу Синьцзян.
Я остолбенел. Последние дни я жил так, будто вечно буду ездить в колхоз. Рейсы в Китай многодневные, кто знает, когда смогу вырваться к Асель. Исчезнуть внезапно, даже не предупредив ее?
– Да ты, кажется, не рад? – заметила Кадича.
– А как же колхоз? – заволновался я. – Работа там еще не окончена.
Кадича удивленно пожала плечами:
– Ты же раньше сам не хотел.
Я обозлился:
– Мало ли что было раньше.
Сел на стул, сижу, не знаю, что делать.
Прибежал Джантай. Оказывается, вместо меня его направили в колхоз. Я насторожился. Джантай, наверно, откажется, ведь выработка на проселочных дорогах меньше. Но он взял путевку да еще сказал:
– Куда пошлешь, Кадича, хоть на край света! В аиле как раз баранчики поспевают, может, прихватить?
А потом увидел меня.
– Извиняюсь, я, кажется, помешал!
– Иди отсюда!.. – прошипел я, не поднимая головы.
– Ну что же ты сидишь, Ильяс? – тронула меня за плечо Кадича.
– Я должен поехать в колхоз, пошли меня, Кадича! – попросил я.
– Да ты в своем уме? Не могу я, наряда нет! – сказала она и беспокойно глянула мне в лицо. – Что это ты так разохотился туда ездить?
Я ничего не ответил. Молча вышел, отправился в гараж. Джантай проскочил мимо меня на своей машине, хитро подмигнул, чуть не задев крылом.
Я долго копался, медлил, но выхода не было. Поехал на погрузочную станцию. Там очередь небольшая.
Товарищи меня покурить звали, но я даже из кабины не вылез. Закрою глаза и представляю, как ждет понапрасну Асель на дороге. День будет ждать, два, три… Что же она подумает обо мне?
А очередь приближалась. Уже начали нагружать впереди меня машину. Через минуту и мне становиться под кран. «Прости меня, Асель! – подумал я. – Прости, тополек мой степной! – И тут вдруг мелькнула мысль: – Да я успел бы сказать ей и вернуться. Велика беда – выйду на рейс на несколько часов позже. Объясню потом начальнику автобазы, поймет, быть может, а нет – поругает. Ну, выговор объявит… Не могу я! Поеду!»
Я завел мотор, чтобы податься назад, но машины сзади стояли вплотную. Тем временем груженая машина отошла, очередь была за мной.
– Становись! Эй, Ильяс! – крикнул крановщик.
Кран занес надо мной стрелу. Все кончено! С экспортным грузом никуда не денешься. Как же я раньше не хватился? Подошел отправитель с документами. Я глянул в заднее окошко: в кузов, покачиваясь, опускался контейнер. Он все приближался и приближался. И тут я крикнул:
– Берегись!
С места рванул из-под контейнера машину, мотор был у меня не выключен. Сзади раздались крики, свист, ругань…
А я гнал машину мимо складов, штабелей досок и угольных куч. Я будто прирос к баранке. Земля заметалась, и машину и меня било из стороны в сторону. Да нам не привыкать…
Вскоре я догнал Джантая. Он выглянул из кабины и ошалело вытаращил глаза: узнал меня. И ведь видит, что спешу, значит, надо уступить дорогу, так нет, не дает проехать. Вырулил я на обочину, пошел в обгон прямо полем. Джантай тоже припустил, не дает выбраться на дорогу. Так мы и мчались: он – по дороге, я – полем. Пригнулись к баранкам, косимся, как звери, ругаемся.
– Куда ты? Зачем? – кричит он мне.
Я ему кулаком погрозил. Все же машина у меня была порожняя. Обогнал, ушел.
Асель я не встретил. Приехал в аил, запыхался, будто пешком прибежал, еле дух перевел. Ни во дворе у них, ни на улице никого не видно. Только лошадь оседланная стоит у коновязи. Что делать? Решил ждать, думаю, увидит машину, выйдет на улицу. Полез я в мотор, будто чиню что-то, а сам все время поглядываю на калитку. Долго ждать не пришлось; открывается калитка, и выходит ее мать и старик, чернобородый, грузный такой, два ватных халата на нем: нижний плюшевый, верхний вельветовый. В руке камча хорошая. Распарился, красный, видно, только что чай пил. Подошли они к коновязи. Мать Асель почтительно придержала стремя, помогла старику взгромоздиться в седло.
– Мы вами довольны, сват! – сказала она. – Но и за нас не беспокойтесь. Для своей дочери ничего не пожалеем. Слава богу, руки наши не пусты.
– Э-э, байбиче, в обиде не будем, – ответил он, поудобней устраиваясь в седле. – Дай бог здоровья молодым. А что касается добра: не для чужих – для своих же детей. И родниться нам не впервые… Ну, будь здорова, байбиче, значит, так и порешили: в пятницу!
– Да, да, в пятницу. Святой день. Счастливого пути. Привет передавайте сватье.
«Что это они о пятнице говорят? – думаю я. – Какой день сегодня? Среда… Неужели в пятницу увезут? Эх, до каких же пор старые обычаи будут нам, молодым, жизнь ломать!..»
Старик затрусил на лошади в сторону гор. Мать Асель подождала, пока он удалится, потом повернулась ко мне, недружелюбно окинула взглядом.
– Ты чего повадился сюда, парень? – сказала она. – Здесь тебе не караван-сарай! Нечего стоять! Уезжай, слышишь? Тебе говорю.
Значит, приметила уже.
– Поломка у меня! – упрямо буркнул я и уже вовсе по пояс полез под капот. «Нет, – думаю, – никуда я не уйду, пока не увижу ее».
Мамаша еще что-то проворчала, ушла.
Я выбрался, присел на подножку, закурил. Откуда-то прибежала маленькая девочка. Скачет на одной ножке вокруг машины. На Асель немного похожа. Уж не сестренка ли?
– Асель ушла! – говорит она, а сама прыгает.
– Куда? – поймал я ее. – Куда ушла?
– А я почем знаю! Пусти! – вырвалась и на прощание язык показала.
Захлопнул я капот, сел за руль. Куда ехать, где ее искать? И возвращаться уже пора. Ползу по дороге, в степь выехал. Остановился у переезда через арык. Что делать, ума не приложу. Выбрался из кабины, повалился на землю. Тошно. И Асель не нашел и рейс сорвал… Задумался, не вижу и не слышу ничего на свете. Сколько я так пролежал, не знаю, но только поднял голову, смотрю, по ту сторону машины стоят девичьи ноги в туфельках. Она! Сразу узнал. Я так обрадовался, что даже сердце заколотилось. Встал на колени, а подняться не могу. И опять это произошло на том самом месте, где мы впервые встретились.
– Проходи, проходи, бабушка! – сказал я туфелькам.
– А я не бабушка! – подхватила Асель игру.
– А кто же ты?
– Девушка.
– Девушка? Красивая?
– А ты посмотри!
Мы разом рассмеялись. Я вскочил, бросился к ней. Она – навстречу. Остановились друг перед другом.
– Самая красивая! – говорю я. А она, как тополек молоденький на ветру, гибкая, в платье с коротенькими рукавчиками, под рукой две книжки держит. – Откуда ты узнала, что я здесь?
– А я из библиотеки шла, смотрю, на дороге следы твоей машины!
– Да ну?! – Для меня это значило больше, чем само слово «люблю». Стало быть, думала обо мне и я ей дорог, если искала след моей машины.
– И я побежала сюда, почему-то решила, что ты ждешь!..
Я взял ее за руку:
– Садись, Асель, прокатимся.
Она охотно согласилась. Я не узнавал ее. И себя не узнавал. Все тревоги, горести как рукой сняло. Были только мы, было наше счастье, небо и дорога. Я открыл кабину, посадил ее, сам сел за руль.
И мы поехали. Просто так, по дороге. Неизвестно куда и зачем. Но для нас это было неважно. Достаточно сидеть рядом, встречаться взглядами, прикасаться рукой к руке. Асель поправила мою солдатскую фуражку (я ее года два носил).
– Так красивей! – сказала она и ласково прижалась к плечу…
Машина птицей понеслась по степи. Весь мир пришел в движение, все побежало навстречу: горы, поля, деревья… Ветер бил нам в лицо – ведь мы мчались вперед, солнце сияло в небе, мы смеялись, воздух нес запах полыни и тюльпанов, мы дышали полной грудью…
Коршун-степняк, что сидел на развалинах старого кунбеза, снялся, замахал крыльями и низко поплыл вдоль дороги, как будто наперегонки с нами.
Два всадника испуганно шарахнулись в сторону. А потом с диким криком приударили вслед.
– Э-эй, стой! Остановись! – хлестали они припавших к земле коней. Кто они были, не знаю. Может, их знала Асель. Скоро они скрылись в клубах пыли.
Впереди бричка какая-то свернула с дороги. Парень и девушка привстали, увидев нас, обнялись за плечи, приветливо помахали.
– Спасибо! – крикнул я им из кабины.
Кончилась степь, вышли на шоссе, асфальт загудел под колесами.
Недалеко должно было быть озеро. Я круто свернул с дороги и прямо по целине, через кусты и травы направил машину к берегу. Остановились на взгорье, над самой водой.
Сине-белые волны, словно взявшись за руки, вереницей взбегали на желтый берег. Солнце закатывалось за горы, и дальние воды казались розовыми. Где-то на другой стороне, вдали, проступала сиреневая гряда снежных гор. Серые тучи собирались над ними.
– Смотри, Асель! Лебеди!
Лебеди бывают на Иссык-Куле только осенью и зимой. Весной они залетают очень редко. Говорят, это южные лебеди, летящие на север. Говорят, это к счастью…
Стая белых лебедей носилась над вечерним озером. Птицы то поднимались вверх, то падали вниз, распластав крылья. Садились на воду, шумно плескались, далеко разгоняя кипучие круги пены, и снова взлетали.
Потом они вытянулись в цепочку и полетели, разом взмахивая крыльями, к песчаному откосу залива на ночевку.
Мы сидели в кабине, молча смотрели. А потом я сказал так, будто мы уже все решили:
– Во-он там, видишь, крыши на берегу, это наша автобаза. А это, – я обвел рукой кабину, – это наш дом! – И рассмеялся. Везти-то ее было некуда.
Асель глянула мне в глаза, прижалась к груди, обнимает, а сама плачет и смеется:
– Родной мой, любимый! Не надо мне никакого дома. Только бы отец с матерью, ну хотя бы потом, когда-нибудь, поняли меня. Обидятся они на всю жизнь, я знаю… Но разве я виновата…
Стало быстро темнеть. Тучи застлали небо, низко опустились к воде. Озеро замерло, почернело. В горах будто электросварщик засел. То вспыхнет там – ослепит, то погаснет. Гроза надвигалась. Недаром лебеди завернули сюда по пути. Они предчувствовали: непогода могла застигнуть их над горами.
Грянул гром. Полил дождь, шумный, мятущийся. Забормотало, закипело озеро и пошло раскачиваться, биться о берега. Это была первая весенняя гроза. И это была наша первая ночь. По кабине, по стеклам ручьями стекала вода. В черное разверзнутое озеро падали белые полыхающие молнии. А мы прижались друг к другу, разговариваем шепотом. Чувствую, Асель дрожит: не то напугана, не то замерзла. Я укрыл ее своим пиджаком, обнял покрепче и от этого показался себе сильным, большим. Никогда не думал, что во мне было столько нежности; не знал, что так это хорошо – оберегать кого-то, о ком-то заботиться. Шепнул ей на ухо: «Никому, никогда не дам тебя в обиду, тополек мой в красной косынке!..»
Гроза кончилась так же быстро, как и началась. Но по растревоженному озеру продолжали ходить буруны и накрапывал дождь.
Я достал маленький дорожный радиоприемник, единственное мое ценное имущество в ту пору. Настроил, поймал волну. Как сейчас помню, из городского театра транслировали балет «Чолпон». Из-за гор, из-за хребтов полилась в кабину музыка, нежная и могучая, как сама любовь, о которой говорилось в этом балете. Зал гремел, аплодировал, люди выкрикивали имена исполнителей, быть может, бросали цветы к ногам балерин, но никто из сидящих в театре не испытывал, я думаю, столько восторга и волнения, как мы в кабине, на берегу сердитого Иссык-Куля. Это о нас рассказывалось в этом балете, о нашей любви. Мы горячо принимали к сердцу судьбу девушки Чолпон, ушедшей искать свое счастье. Моя Чолпон, моя утренняя звезда была со мной. В полночь она уснула у меня на плече, а я долго не мог успокоиться. Тихо гладил ее по лицу и слушал, как вздыхает в глубинах Иссык-Куль.
Утром мы прибыли на автобазу. Нагоняй мне был хороший. Но когда узнали, почему я так поступил, то по случаю такого события простили. Потом еще долго смеялись, вспоминая, как я удрал из-под погрузочного крана.
Мне предстояло идти в рейс в Китай. Асель я взял с собой. Рассчитывал оставить ее по пути у своего друга – Алибека Джантурина. Он жил с семьей на перевалочной базе вблизи Нарына. Это не так далеко от границы. Я всегда заезжал к ним проездом. Жена Алибека славная женщина, я уважал ее.
Мы выехали. Первым делом купили в придорожном магазине кое-что из одежды для Асель. Ведь она была в одном только платьице. Кроме всего прочего, купили большую, яркую, цветастую шаль. Это было очень кстати. По дороге нам встретился пожилой шофер, наш аксакал Урмат-аке. Еще издали он подал мне знак остановиться. Я затормозил. Мы вышли из кабины, поздоровались:
– Ассалоум-алейкум, Урмат-аке!
– Алейкум-ассалам, Ильяс. Пусть будет прочен поводок сокола, который сел на твою руку! – поздравил он меня согласно обычаю. – Дай бог вам счастья и детей!
– Спасибо! Откуда вы узнали, Урмат-аке? – удивился я.
– Э-э, сын мой, хорошая весть на земле не лежит. По всей трассе из уст в уста идет…
– Вон как! – еще больше удивился я.
Стоим на дороге, разговариваем, а Урмат-аке даже и не подходит к машине, не глядит на Асель. Хорошо, что Асель догадалась, в чем дело, накинула платок на голову, прикрыла лицо. Тогда Урмат-аке довольно улыбнулся.
– Вот теперь порядок! – сказал он. – Спасибо, доченька, за уважение. Ты отныне наша невестка, всем аксакалам автобазы невестка. Держи, Ильяс, за смотрины, – подал он мне деньги. Я не мог отказаться, обидел бы.
Мы расстались. Асель не снимала платка с головы. Как будто в заправдашнем киргизском доме, она, сидя в кабине, застенчиво прикрывала лицо при встречах со знакомыми шоферами. А оставшись одни, мы смеялись.
В платке Асель показалась мне еще красивей.
– Невестушка моя, подними глаза, поцелуй! – говорю я ей.
– Нельзя, аксакалы увидят! – отвечает она и тут же со смехом, будто бы украдкой, целует в щеку.
Все автобазовские шоферы останавливали нас при встрече, поздравляли, желали счастья, многие из них успели припасти не только цветы, собранные по пути, но и подарки. Не знаю, кому пришла в голову такая мысль. Наверно, это придумали наши русские ребята. У них в селах на свадьбе обычно разукрашивают машину. Вот и на нашей запестрели красные, голубые, зеленые ленты, шелковые косынки, букеты цветов. Заиграла машина, и видно ее было, наверно, за десятки километров. Мы были счастливы с Асель, а я гордился своими друзьями. Говорят, что друзья познаются в несчастье, а по-моему, и в счастье они тоже познаются.
Встретился нам по пути и Алибек Джантурин, самый близкий мой друг. Он старше меня года на два. Такой коренастый, большеголовый. Малый он рассудительный, серьезный и шофер отличный. На базе его очень уважали. В профком выбрали. Ну, думаю, а что он скажет?
Алибек молча посмотрел на нашу машину, покачал головой. Подошел к Асель, поздоровался с ней за руку, поздравил.
– А ну, дай сюда путевой лист! – потребовал он.
Недоумевая, я молча подал ему лист. Алибек достал авторучку и крупным почерком написал поперек всей путевки: «Свадебный рейс, № 167!» Сто шестьдесят семь – номер путевки.
– Ты что делаешь? – растерялся я. – Это же документ!
– Сохранится для истории! – усмехнулся он. – Думаешь, в бухгалтерии не люди сидят, что ли? А теперь давай руку! – крепко обнял меня, поцеловал. Мы расхохотались. Потом пошли было по машинам, но Алибек остановил меня:
– А жить-то где будете?
Я развел руками.
– Вот наш дом! – показал на машину.
– В кабине? И детей растить там будете?.. Вот что, поселяйтесь в нашей квартирке на перевалочной, я поговорю на базе с начальством, а мы переедем в свой дом.
– Так он же у тебя не достроен? – Дом Алибек ставил в Рыбачьем, неподалеку от автобазы. В свободное время я ходил помогать.
– Ничего. Там осталось самую малость доделать. А на большее не рассчитывай, сам знаешь, с жильем пока туго.
– Ну, спасибо. Нам большего и не надо. Ведь я хотел только на время оставить у вас Асель, а ты всю квартиру нам отдаешь…
– В общем, останавливайтесь у нас. На обратном пути подожди меня. Тогда все и решим, с женами! – подмигнул он в сторону Асель.
– Да, теперь – с женами.
– Счастливого свадебного путешествия! – крикнул нам вдогонку Алибек.
Черт возьми! Это действительно было наше свадебное путешествие! Да еще какое!
Мы были рады, что все устраивается хорошо, и только лишь одна встреча немного подпортила мне настроение.
На одном из поворотов выскочила на шоссе машина Джантая. Он был не один, в кабине сидела Кадича. Джантай помахал мне рукой. Я резко затормозил. Машины остановились почти борт о борт. Джантай высунулся в окошко:
– Ты что так разукрасился, как на свадьбе?
– Так оно и есть! – ответил я.
– Да ну? – недоверчиво протянул он и оглянулся на Кадичу. – А мы-то тебя ищем! – сорвалось у него с языка.
Кадича как сидела, так и застыла, бледная, растерянная.
– Здравствуй, Кадича! – сказал я приветливо. Она молча кивнула головой.
– Так это, значит, невеста с тобой? – только теперь догадался Джантай.
– Нет, жена, – возразил я и обнял Асель за плечи.
– Вот как? – Джантай еще больше вытаращил глаза, не зная, то ли радоваться, то ли нет. – Ну, поздравляю, от души поздравляю…
– Спасибо!
Джантай ухмыльнулся:
– Ловкач ты! Без калыма отхватил?
– Дурак! – обозвал я его. – Трогай машину.
Бывают же такие люди! Я хотел еще обругать его как следует. Выглянул из кабины, смотрю, Джантай стоит у машины, щеку потирает и кричит что-то, грозит кулаком Кадиче. А она бежит куда-то прочь от дороги, в поле. Бежала, бежала и с размаху упала на землю, закрыла голову руками. Не знаю, что произошло там у них, но только мне стало жаль ее, такое чувство было, будто виноват в чем-то. Асели я ничего не сказал.
Через неделю поселились мы в домике на перевалочной базе. Домишко был небольшой – сенцы и две комнатки. Таких домиков там несколько, в них живут шоферы с семьями да рабочие с заправочного пункта. Но место хорошее, у дороги, и Нарын недалеко. Все-таки областной центр. В кино, в магазин можно сходить, и больница есть. Нам еще нравилось, что перевалочная база на середине пути. Рейсы у нас в основном были между Рыбачьим и Синьцзяном. Можно было по дороге отдохнуть дома, переночевать. Я почти каждый день виделся с Асель. Если даже задержусь в дороге, все равно хоть в полночь, но доберусь домой. Асель всегда ждала, беспокоилась, не ложилась спать, пока не приеду. Мы уже стали обзаводиться кое-каким домашним скарбом. Одним словом, жизнь налаживалась понемногу. Решили, что и Асель начнет работать, она сама настаивала: в аиле выросла, работящая, но тут, к нашей неожиданной радости, оказалось, что она скоро станет матерью.
…В тот день, когда Асель родила, я шел обратным рейсом из Китая. Спешу, волнуюсь. Асель лежала в родильном доме в Нарыне. Приезжаю – сын! К ней меня, конечно, не пустили. Сел я в машину и гоню по горам. Зимой это было. Снег да скалы кругом. В глазах так и рябит черное и белое, черное и белое… Вылетел я на гребень Долонского перевала, высота огромная, облака по земле ползут, а горы внизу, как карлики; выпрыгнул из кабины, набрал полные легкие воздуха и крикнул на весь свет:
– Э-эй, горы! У меня родился сын!
Мне показалось, что горы дрогнули. Они повторили мои слова, и эхо долго не смолкало, перекатываясь от ущелья к ущелью.
Сынишку мы назвали Саматом. Это я ему дал такое имя. Все разговоры наши вертелись вокруг него: Самат, наш Самат, Самат улыбнулся, у Самата прорезались зубки. В общем, как полагается у молодых родителей.
Жили мы дружно, любили друг друга, а потом случилась у меня беда…Трудно теперь разобраться, откуда пришло несчастье. Все перепуталось, переплелось… Правда, сам-то я теперь многое понял, да что толку.
С человеком этим мы встретились случайно в пути и расстались, не подозревая, что это наша не последняя встреча.
Поздней осенью я шел в рейс. Погода стояла нудная. С неба сыпал не то дождь, не то снег, что-то мокрое, мелкое, не поймешь. По склонам гор туман, как кисель, тянется. Почти всю дорогу шел с включенными «дворниками»: стекла запотевали. Я был уже глубоко в горах, где-то на подходе к Долонскому перевалу. Эх, Долон, Долон, тянь-шаньская махина! Сколько у меня с ним связано! Самый трудный, опасный участок трассы. Дорога идет серпантином, петля на петле, и все вверх по откосам, лезешь в небо, облака давишь колесами, то прижимает тебя к сиденью, не откинешься, то круто падаешь вниз, на руках выжимаешься, чтобы оторваться от баранки. И погода там, на перевале, как дурной верблюд: лето ли, зима, Долону нипочем – вмиг сыпанет градом, дождем или заваруху снежную закрутит такую, что не видать ни зги. Вот какой он, наш Долон!.. Но мы, тяньшаньцы, привыкли к нему, даже по ночам нередко ходим. Это я сейчас всякие трудности и опасности вспоминаю, а когда работаешь там изо дня в день, раздумывать особенно не приходится.
В одном из ущелий близ Долона догоняю грузовую машину. Точно помню – «ГАЗ-51». Вернее, не догоняю, она там уже стояла. Два человека возились у мотора. Один из них, не торопясь, вышел на середину дороги, поднял руку. Я затормозил. Подходит ко мне человек в намокшем брезентовом плаще с накинутым капюшоном. Лет ему так под сорок, усы бурые, солдатские, подстриженные щеточкой, хмуроватое лицо, а глаза смотрят спокойно.
– Подбрось, джигит, к Долонскому дорожному участку, – говорит он мне, – трактор пригнать, мотор отказал.
– Садитесь, подвезу. А может, сами придумаем что-нибудь? – предложил я и вышел из кабины.
– Да что тут придумаешь, не фырчит, – прихлопнув открытый капот, уныло отозвался шофер. Посинел он весь, бедняга, озяб, скрючился. Видно, не нашенский, столичный какой-то, растерянно озирается вокруг. Везли они что-то на дорожный участок из Фрунзе. «Что же, – думаю, – делать?» Появилась у меня шальная мысль. Но прежде на перевал глянул. Небо мутное, сумрачное, тучи бегут низко. Однако решился. Идея не ахти какая, но для меня это тогда было как в атаку рискованную броситься.
– Тормоза у тебя в порядке? – спрашиваю шофера.
– Вот те на… без тормозов, что ли, езжу! Говорят тебе, мотор ни в какую.
– А трос есть?
– Ну есть.
– Тащи сюда, цепляйся.
Уставились на меня недоверчиво, с места не трогаются.
– Ты что, рехнулся? – тихо проговорил шофер.
А у меня характер такой. Не знаю, хорошо это или плохо, но, если взбредет что в голову, умру, а добьюсь своего.
– Слушай, друг, цепляйся! Честное слово, дотяну! – пристал я к шоферу.
Но шофер только отмахнулся.
– Отстань! Ты что, не знаешь, что здесь с буксиром не ездят? Даже и не подумаю.
Обида взяла такая, будто отказал он мне в самой большой просьбе.
– Эх ты, ишак, – говорю, – трусливый!
Позвал дорожного мастера. Он, оказывается, был дорожным мастером, это я потом узнал. А дорожный мастер посмотрел на меня и сказал шоферу:
– Доставай трос.
Тот опешил:
– Вы будете отвечать, Байтемир-аке.
– Все будем отвечать! – ответил он коротко.
Мне это понравилось. Такого человека сразу начинаешь уважать.
И мы пошли, две машины, сцепленные тросом. Сперва ничего, нормально. Но по Долону дорога идет все время в гору, на подъем, по откосам да по крутым спускам. Застонал мотор, завыл, только гул стоит в ушах. «Нет, – думаю, – врешь, выжму из тебя все до капельки!» Я еще раньше замечал, что как ни тяжела дорога на Долоне, а все же оставался какой-то запас мощности на тягу. Грузили нас всегда с оглядкой, не больше семидесяти процентов нормы. Конечно, в тот час я не думал об этом. Бушевала во мне дикая сила вроде спортивного азарта: добиться своего, и все тут – помочь людям дотащить машину до места. Но сделать это оказалось не так-то просто. Дрожит, надрывается машина, какая-то мокрятина липнет на стекла, щетки едва успевают разметать. Откуда-то тучи поналезли, ложатся прямо под колеса, переползают дорогу. Повороты пошли крутые, отвесные. Втайне, грешным делом, я уже поругиваю себя: зачем связался, как бы не угробить людей! Не столько машина, сколько сам измучился. Скинул с себя все – шапку, фуфайку, пиджак, свитер. Сижу в одной рубашке, а пар с меня валит, как в бане. Шуточное ли дело: машина на буксире сама сколько весит, да еще груз. Хорошо еще, Байтемир стоял на подножке, согласовывал наши движения: мне голосом, а тому, на буксире, рукой знаки подавал. Когда пошли по серпантинам карабкаться, думал, не выдержит, спрыгнет где-нибудь от беды подальше. Но он не шелохнулся. Подобрался, как беркут на взлете, и стоит, вцепился в кабину. Глянул на его лицо, спокойное, будто из камня высеченное, капли воды сбегают по щекам, по усам, и на душе легче.Нам оставался еще один большой подъем, и тогда все, победа за нами. В этот момент Байтемир пригнулся в окошко:
– Осторожней, машина впереди! Бери правей.
Я взял вправо. С горы спускалась грузовая машина – джантаевская! Ну, думаю, будет мне от инженера по безопасности: проболтается Джантай как пить дать. Он все ближе и ближе. Уперся руками в баранку, катит вниз, смотрит исподлобья. Мы пошли впритирку, рукой достать. Когда сравнялись, Джантай отпрянул от окошка и осуждающе покачал головой в рыжем лисьем малахае. «Черт с тобой, – подумал я, – трепи языком, если охота».
Вышли на подъем, внизу крутой спуск, потом пологая дорога и поворот к усадьбе дорожного участка. Туда я и свернул. Притащил все-таки! Выключил мотор и ничего не слышу. Кажется мне, что не я оглох, а природа онемела. Ни единого звука. Выполз я из кабины, присел на подножку. Задыхаюсь, вымотался, да и воздух разреженный на перевале. Байтемир подбежал, накинул на меня фуфайку, шапку нахлобучил на голову. Спотыкаясь, прибрел шофер с той машины, бледный, молчаливый. Сел передо мной на корточки, протянул пачку сигарет. Я взял сигарету, а рука дрожит. Мы все закурили, пришли в себя. Во мне опять заиграла эта проклятая дикая сила.
– Ха! – гаркнул я. – Видал! – и как хлопнул шофера по плечу, он так и сел. Потом мы все трое вскочили на ноги и давай колотить друг друга по спинам, по плечам, а сами гогочем, выкрикиваем что-то нелепое, радостное…
Наконец успокоились, закурили по второй. Я оделся, глянул на часы, спохватился:
– Ну, мне пора!
Байтемир нахмурился:
– Нет, заходи в дом, гостем будешь!
А у меня времени ни минутки.
– Спасибо! – поблагодарил я. – Не могу. Домой хочу заскочить, жена ждет.
– А может, останешься? Разопьем бутылочку! – начал упрашивать мой новый друг-шофер.
– Оставь! – перебил его Байтемир. – Жена ждет. Как тебя звать-то?
– Ильяс.
– Езжай, Ильяс. Спасибо тебе, выручил.
Байтемир проводил меня на подножке до самой дороги, молча пожал руку, спрыгнул.
Въезжая на гору, я выглянул из кабины. Байтемир все еще стоял на дороге. Шапку он скомкал в руке и думал о чем-то, понурив голову.
Вот и все.
Асель я подробностей не рассказывал. Объяснил только, что помогал людям на дороге, потому задержался. Я ничего не скрывал от жены, но такое рассказывать не решился. Она и без того всегда беспокоилась за меня. А потом я вовсе не собирался повторять такие штуки. Случилось раз в жизни, потягался силами с Долоном, и хватит. Да я забыл бы об этом на второй же день, если бы не занемог на обратном пути, простыл я тогда, оказывается. Едва добрался до дому – и сразу свалился. Не помню, что со мной было, все мерещилось, будто тяну на буксире машину по Долону. Метель горячая обжигает лицо, и так мне тяжело, дышать нечем, баранка точно из ваты, крутану, а она мнется в руках. Впереди перевал – конца-края не видать, машина задралась радиатором в небо, карабкается вверх, ревет, срывается с крутизны… Видимо, это был «перевал» болезни. Одолел я его на третий день, на поправку пошел. Пролежал еще два дня, чувствую себя хорошо, хотел встать, но Асель ни в какую, заставила меня поваляться в постели. Присмотрелся я к ней и думаю: «Я болел или она болела?» Не узнаю, так измучилась, под глазами синие круги, исхудала, ветер дунет – с ног сшибет. Да еще ребенок на руках. Нет, решил я, так не пойдет. Не имею права дурака валять. Надо ей отдохнуть. Поднялся я с постели, принялся одеваться.
– Асель! – негромко позвал я: сынишка спал. – Договаривайся с соседями за Саматом присмотреть, мы в кино пойдем.
Она подбежала к кровати, повалила меня на подушку, смотрит, будто впервые видит, старается сдержать слезы, но они блестят на ресницах, и губы прыгают. Асель уткнулась лицом мне в грудь, заплакала.
– Что с тобой, Асель? Что ты? – растерялся я.
– Да так, рада, что ты выздоровел.
– И я рад, но зачем так волноваться? Ну, приболел немного, зато дома с тобой побыл, с Саматом вволю наигрался. – А сын уже ползал, ходить собирался, самый забавный возраст. – Хочешь знать, я не прочь еще так поболеть! – пошутил я.
– Да ну тебя! Не хочу! – прикрикнула Асель.
Тут сынишка проснулся. Она принесла его со сна тепленького. И забарахтались мы втроем, лежим на кровати, дурачимся, а Самат, как медвежонок, ползает туда-сюда, топчет нас.
– Вот видишь, как хорошо! – говорю я. – А ты?! Вот поедем скоро к твоим старикам в аил. Пусть попробуют не простить. Увидят, какой у нас Самат, залюбуются, все позабудут.
Да, было у нас намерение поехать в аил с повинной, как полагается в таких случаях. Понятно, родители ее были крепко обижены на нас. Даже передали через одного односельчанина, приезжавшего в Нарын, что никогда не простят дочери ее поступка. Сказали, что знать ничего не хотят о нашей жизни. Но мы-то надеялись, что все уладится, когда приедем к старикам и попросим прощения.
Однако требовалось сначала отпуск взять, подготовиться к поездке: подарков накупить обязательно всем родственникам. Ехать с пустыми руками я не хотел.
Тем временем зима наступила. Зима тянь-шаньская суровая, с метелями, со снегопадами, обвалами в горах. Нам, шоферам, прибавляется забот, а дорожникам еще больше. В эти дни они несут противолавинную службу. В опасных местах, где может произойти снежный обвал, заранее взрывают лавину и расчищают дорогу. Правда, в ту зиму было сравнительно спокойно, а может, я просто ничего не замечал, у шофера всегда работы хватает. А тут еще неожиданно автобазе дали дополнительное задание. Вернее, мы, шоферы, сами взялись выполнить его, и первым я вызвался. Я и сейчас не раскаиваюсь, но отсюда, пожалуй, и пошли все мои невзгоды. Дело было так.