Ранние журавли. Белый пароход. Прощай, гульсары!
Шрифт:
– Шум был? – тихо спросил я.
Кадича кивнула головой.
– Ничего! – процедил я сквозь зубы, стараясь ободрить ее.
– Сняли тебя с трассы, – сказала она.
– Сняли? Совсем? – я криво усмехнулся.
– Хотели совсем – на ремонт… да ребята вступились… Перевели пока на внутренние рейсы. Зайди к начальнику – вызывал.
– Не пойду! Пусть сами решают, без меня. Жалеть не буду…
Я вышел. Понуро поплелся по коридору. Кто-то шел навстречу. Я хотел пройти боком, но Алибек загородил путь.
– Нет, ты постой! – оттеснил он меня в угол. В упор глядя, проговорил
– Хотел как лучше, – буркнул я.
– Врешь! Один хотел отличиться. На себя работал. А стоящее дело загубил. Пойди теперь попробуй докажи после этого, что можно ходить с прицепом! Балда! Выскочка!
Может быть, кого-нибудь другого эти слова заставили бы одуматься, но мне теперь было все равно; ничего не понял я, только видел одну обиду свою. Я – выскочка, стремлюсь отличиться, заработать славу? Это же неправда!
– Отойди! – отстранил я Алибека. – Без тебя тошно.
Вышел на крыльцо. Холодный, пронизывающий ветер мел по двору снежную пыль. Люди проходили мимо, молчаливо косясь на меня. Что было делать? Сунул в карманы кулаки и зашагал к выходу. Лед, намерзший в лужах, с хрустом втаптывался в землю. Под ноги попала банка из-под тавота. Изо всей силы пнул ее через ворота на улицу и сам двинулся следом.
Весь день бесцельно бродил я по улицам городка, слонялся по пустой пристани. На Иссык-Куле штормило, баржи качались у причалов.
Потом я очутился в чайной. На столе передо мной стояла початая поллитровка да какая-то закуска в тарелке. Оглушенный первым же стаканом, я тупо глядел себе под ноги.
– Что приуныл, джигит? – раздался вдруг возле меня чей-то приветливый, слегка насмешливый голос. С трудом поднял голову: Кадича.
– Что, не пьется одному? – улыбнулась она, присела рядом за столик. – Ну давай выпьем вместе!
Кадича разлила водку по стаканам, пододвинула ко мне.
– Держи! – сказала она и задорно подмигнула, будто мы пришли сюда просто посидеть да выпить.
– Ты что радуешься? – спросил я недовольно.
– А что горевать? С тобой мне все нипочем, Ильяс! А я думала, ты крепче. Ну, где наша не пропадала! – негромко засмеялась она, придвинулась ближе, чокнулась, глядя на меня темными ласкающими глазами.
Мы выпили. Я закурил. Вроде бы немного полегчало, я улыбнулся первый раз в этот день!
– Молодец ты, Кадича! – сказал я и сжал ее руку.
Потом мы вышли на улицу. Было уже темно. Шальной ветер с озера раскачивал деревья и фонари. Земля качалась под ногами. Кадича вела меня, поддерживая под руку, заботливо приподняла мой воротник.
– Виноват я перед тобой, Кадича! – проговорил я, испытывая чувство вины и благодарности. – Но знай, в обиду тебя не дам… Сам буду отвечать…
– Позабудь об этом, родной мой! – ответила она. – Беспокойный ты. Все рвешься куда-то, а мне больно за тебя. Я и сама такая была. За жизнью не угонишься, бери, что берется… Зачем дразнить судьбу…
– Ну это смотря как понимать! – возразил я, а потом подумал и сказал: – А может, ты и права…
Мы остановились у дома, где жила Кадича. Она давно жила одна. С мужем они почему-то разошлись.
– Ну, я пришла, – сказала Кадича.
Я медлил, не уходил. Было уже что-то такое, что связывало нас. Да и не хотелось сейчас идти в общежитие. Правда хороша, но иной раз она слишком горька, и невольно стараешься избежать ее.
– Что задумался, милый? – спросила Кадича. – Устал? Идти далеко?
– Ничего, доберусь как-нибудь. До свидания.
Она взяла мою руку.
– У-у, замерз-то! Постой, я согрею! – проговорила Кадича, запрятала мою руку к себе под пальто, порывисто прижала к груди. Я не посмел отдернуть, не посмел воспротивиться этой горячей ласке. Под рукой моей билось ее сердце, стучало, как бы требуя своего, долгожданного. Я был пьян, но не в такой степени, чтобы ничего не понимать. Я осторожно убрал руку.
– Ты пошел? – сказала Кадича.
– Да.
– Ну, прощай! – Кадича вздохнула, быстро пошла прочь. В темноте хлопнула калитка. Я было тоже тронулся в путь, но через несколько шагов остановился. Сам не знаю, как это произошло, только я был снова возле калитки. Кадича ждала меня. Она бросилась на шею, крепко обняла, целуя в губы.
– Вернулся! – прошептала она, затем взяла меня за руку, повела к себе.
Ночью я проснулся и долго не мог понять, где нахожусь. Голова болела. Мы лежали рядом. Теплая, полуголая Кадича, прильнув, ровно дышала мне в плечо. Я решил встать, немедленно уйти. Пошевелился. Кадича, не открывая глаз, обняла.
– Не уходи! – тихо попросила она. Потом подняла голову, заглянула в темноте в глаза и заговорила прерывающимся шепотом: – Я теперь не могу без тебя… Ты мой! Ты всегда был моим!.. И больше я ничего не хочу знать. Лишь бы ты любил меня, Ильяс! Другого я ничего не требую… Но и не отступлюсь, понимаешь, не отступлюсь!.. – Кадича заплакала, ее слезы потекли по моему лицу.
Я не ушел. Уснули на рассвете. Когда проснулись, на дворе было уже утро. Я быстро оделся, неприятный, тревожный холодок сжимал сердце. Натягивая на ходу полушубок, торопливо вышел во двор, юркнул за калитку. Прямо на меня шел человек в рыжем разлапистом лисьем малахае. Ух, были бы в глазах моих пули! Джантай шел на работу, он жил здесь неподалеку. Мы оба на мгновение замерли. Я сделал вид, что не заметил его. Круто повернулся и быстро зашагал к автобазе. Джантай многозначительно кашлянул вслед. Шаги его скрипели на снегу, не приближаясь и не удаляясь. Так один за другим мы шли до самой автобазы.
Не сворачивая в гараж, я пошел прямо в контору. В кабинете главного инженера, где обычно проходили утренние пятиминутки, приглушенно гудели голоса. Как мне хотелось войти сейчас туда, сесть где-нибудь на подоконнике, положить ногу на ногу, закурить, послушать, как беззлобно переругиваются и спорят шоферы! Никогда не представлял, что это может быть так желанно человеку. Но я не решался войти. Я не трусил, нет, пожалуй. Во мне были все та же озлобленность, вызывающее, отчаянное, бессильное упрямство. И ко всему этому смятение после ночи, проведенной с Кадичей… Да и люди, оказывается, совсем не собирались забывать о моей неудаче. За дверьми речь шла как раз обо мне. Кто-то закричал: