Ранний снег

ОЛЬГА КОЖУХОВА «Ранний снег»

Давно окончилась Великая Отечественная война, но её тревоги и боли, то утихая, то обостряясь, неизбывно живут в миллионах людских сердец.

Годы войны -это целая эпоха небывалой по концентрации любви и ненависти. Её уроков в назидание потомкам достало бы на века.

Люди, пережившие войну, свидетельствуют грядущим поколениям о своем многотрудном опыте и предостерегают. Всем своим очень недюжинным талантом о многом

Ольга Константиновна Кожухова, как и тысячи её сверстниц, шагнула в огонь сражений сразу со школьной скамьи. В августе 1941 года, простившись с Воронежем, где она родилась и выросла, Кожухова становится в строй вновь сформированной стрелковой дивизии и ещё через непродолжительный срок оказывается на самом трудном и самом ответственном участке войны - под Москвой.

Суровое время не щадило судьбы девятнадцатилетней медицинской сестры (впоследствии политработника) и определило ей полную меру тягчайших испытаний, в изобилии выпавших на долю защитников Родины. Её уделом стали изнурительный труд в медсанбате под обстрелами и бомбёжками, голод и холод, бесконечные утраты в трагические дни гибели дивизии в немецком окружении под Вязьмой. Это было героическое и многотрудное время, но муки его исподволь превращались в человеческих душах в тот ценнейший нравственный сплав, который и теперь отличает поколение фронтовиков.

Увиденное и пережитое на фронте Ольга Кожухова запечатлела в первых своих стихах, которые вышли отдельной книжкой в 1945 году в Воронеже

С тех пор Ольга Кожухова не раз выступала в печати. В 1959 году вышла в свет её повесть о целинниках - «Хлеб, которым делишься». Три года спустя появилась вторая повесть «Не бросай слов на ветер» о литературной молодёжи послевоенных лет. И вот перед нами новое произведение Ольги Кожуховой.

Роман «Ранний снег» - прежде всего свидетельство участника и очевидца, и в этом его несомненное достоинство. Выхваченные из прошлого памятью художника, на страницах произведения оживает множество деталей и подробностей, с яркой достоверностью воскрешающих атмосферу минувшей войны. Четко и многогранно выписаны характеры «военных девчат» Шуры Углянцевой, Марьяны Поповой, Жени Мамоновой, Гали по прозвищу Пятитонка. Убедительны и зримы в своей реальности образы офицеров - Марчика, Петрякова, Кедрова. Хотя широкое эпическое изображение и не входило в творческую задачу Ольги Кожуховой, тем не менее читатель найдет в этой книге запоминающиеся картины оборонительных сражений, солдатских будней и мощного наступления наших войск.

Но ценность «Раннего снега» не исчерпывается лишь свидетельством, каким бы правдивым оно ни было. Пожалуй, более важное достоинство романа - в углублённом осмыслении военного опыта с «мирной» дистанции двух послевоенных десятилетий. Уже начало романа, являясь композиционной завязкой, включает в себя большой идейный заряд.

Богатство размышлений, перемежающихся в романе с картинами современной жизни и будней войны, делает его форму очень ёмкой. Сдержанная изобразительная манера автора в сочетании с хорошей выразительностью -характерный признак литературного мастерства Ольги Кожуховой, написавшей роман-свидетельство, роман-размышление о величайшей из войн нашего народа.

Василь Быков

Вокруг меня лежат

Моих товарищей трупы,

Но - победили мы.

Мы победили,

Но лежат вокруг

Моих товарищей трупы.

Генрих Гейне

Рано утром у нас в квартире зазвонил телефон.

Сонная, ещё досматривая что-то ускользающее, я сняла телефонную трубку:

– Да. Слушаю.

Говорила Марьяна, моя подруга по школе и фронту. Много лет мы с Марьяной не виделись, почти с самого возвращения из Германии после победы, и не слышали ничего друг о друге. И вдруг как-то столкнулись лицом к лицу возле метро и долго стояли, потрясённые встречей. И поплакали, вспоминая. И посмеялись. И решили, что «старый друг лучше новых двух», и даже не двух, не трёх, - десяти, а поэтому ещё раз крепко обнялись, пролили слезу и обменялись адресами и телефонами. С той поры мы, как прежде, с Марьяной опять неразлучны, вместе делим и радость и горе.

Сейчас Марьяна осторожно подышала в трубку и сказала негромко:

– Аленький, я тебя разбудила?
– волнуясь, она назвала меня моим детским именем.
– Ты хорошо меня слышишь?

– Да.

Ты знаешь, Женя в Москве.

Мой сон, ещё где-то таившийся в клеточках тела, теперь отлетел совсем. Я, наверное, слишком долго молчу, потому что Марьяна кричит мне в трубку;

– Алло! Алло! Ты где? Ты меня слышишь?

– Да, да. Я здесь, - отвечаю я ей наконец.

Марьяна волнуется, я это чувствую по её дыханию.

– Я хочу вот что сказать, - говорит она.
– Женя очень больна. Её положили в больницу. Ты могла бы поехать со мною её навестить?

Женя Мамонова тоже наша бывшая фронтовичка.

Тот, кто думает, что фронтовое братство - одни лишь красивые слова и ничего больше, глубоко заблуждается. Оно существует, это странное чувство родства по опасности, по пролитой крови, существует - и объединяет самых разных людей на долгие годы.

Правда, за эти долгие годы - и на фронте, и после войны - мы узнали все слабости и все недостатки друг друга, все смешные и жалкие стороны, но это, однако, не разучило видеть в каждом из нас и то самое главное, самое лучшее, что проявилось тогда, на войне. Священное право давности, о котором сказал великий поэт, теперь уже не может не влиять на наши отношения и оценку поступков.

Женька Мамонова здесь, в Москве. Больная!

Кажется, после всего, что между нами произошло, какое мне дело, что Женька больна и страдает? Я не из тех, кого можно ударить по одной щеке, а он тут же подставит другую. Как я ни старалась, я не выучилась прощать.

Но ведь было же время, когда мы с Женькой ели из одного котелка, спали рядом, укрываясь одной шинелью. По тревоге вместе вскакивали в темноте, хватали винтовки и ползли меж колючих, заплетённых ежевикой кустарников, по шершавым коровьим шлепкам, мимо пахнущих известью и аммиаком уборных. До боли в глазах мы с ней всматривались в густой летний мрак и прислушивались к каждому шороху или звуку. Смерть могла одинаково подстеречь и её и меня, и само ожидание это сближало.

На ночных занятиях по тактике мы всегда были рядом. Мы лежали с Женькой, притихшие, на росистой траве, среди белых, рассыпанных, словно звезды, ромашек и смотрели в ту сторону, где Москва и где на фоне чернильно-лилового неба маршировали длинные бледные ноги прожекторов. Небо ревело, качалось, ветер колебал цветные нитки трассирующих. И мы всем своим занемевшим от напряжения телом ощущали, как земля под боком у нас недовольно и глухо вздрагивает.

А потом...

Но потом случилось столько всякого, и хорошего и дурного, что во всем этом не разобраться, пока не пересчитаешь по пальцам военные годы.