Раса проклятых
Шрифт:
Гестаповец ещё несколько секунд сверлил Шмидта грозным взглядом, но в итоге снова сел на стул, смахнув со лба капельки пота, и вновь закинул ногу на ногу, словно ничего и не было.
— Вполне.
В течение тех четырёх месяцев, что Асура провёл в бункере, его многое терзало. Одиночество. Бессилие. Чувство вины перед Тессой, постепенно перерастающее в ненависть к самому себе. Почему он больше не мог использовать ту силу, что пробудилась в Арстоцке? Почему не мог убить всех в бункере, вырваться на свободу, отыскать сестру и освободить её? Разве он не желал спасти её всеми фибрами души? Разве не был готов на что угодно ради неё пойти и пролить океаны немецкой крови, лишь бы снова увидеться с ней? Неужели
Но едва ли не хуже всех этих чувств вместе взятых был его голод. Неестественная, неутолимая жажда, начало которой было положено в тот момент, когда он обнаружил сына богатой соседки, пожиравшего материнский труп. С того дня голод и влечение к крови и красному мясу становилось всё сильнее и сильнее, хотел Асуры это признавать или нет. И вот этого влечения альбинос действительно боялся.
Впрочем, стоит отдать немцам должное. Они кормили его три раза в день, несмотря на тот факт, что физически он и не нуждался в пище. Вот только голод обычная еда уже не утоляла. Для Асуры она стала совсем другой на вкус, и теперь у всего был привкус тлена. Впрочем, от еды он всё же не отказывался, и, давясь хлебом, встававшим в горле комком, пытался хоть на время приглушить голод.
В день прибытия Хофмана в бункер Асуру покормили в четвёртый раз. Его разбудили и поставили перед ним поднос с молоком и печеньем, что показалось бы ему подозрительным, не будь его разум замутнён голодом. В один присест мальчик умял всё печенье и выпил молоко залпом, поздно заметив странный медикаментозный привкус, а спустя пару минут он ощутил небывалую слабость и тяжесть во всём теле. Перед глазами у него всё поплыло, и он уснул крепким сном.
Асура очнулся в просторной комнате, где царил полумрак, сидя на массивном деревянном стуле. Он попытался встать, но его тут же что-то одёрнуло, а по комнате разнёсся звон. Цепи. Он был прикован к ножкам и подлокотникам стула. У альбиноса моментально возникло дурное предчувствие, а когда двойные двери комнаты отворились со скрипом, он вздрогнул.
Прежде, чем Первый Объект разглядел своего посетителя, он услышал его бодрое насвистывание и ритмичный стук каблуков, а так же уловил резкий запах одеколона. Толкая небольшой столик на колёсиках, накрытый белой тканью, в комнату вошёл долговязый, коротко подстриженный мужчина в странной одежде. На нём был тёмно-серый резиновый фартук, достающий до самого пола, под ним — чёрная рубашка с закатанными рукавами. Резиновые черные перчатки до локтя и резиновые сапоги до колен. Он походил то ли на мясника, то ли на патологоанатома. Проблема в том, что в комнате не было ни трупов, ни коровьих туш, которые необходимо было разделать. Был только Асура.
— С добрым утречком, парень! — воскликнул Хофман, остановившись в нескольких метрах перед седоволосым мальчиком. Тот ничего не ответил, недоумённо уставившись на гестаповца. — Прости, ты ведь меня понимаешь? Мне сказали, что за первые несколько недель своего пребывания здесь ты освоил немецкий.
— …Я понимаю Вас, — тихо, с опаской ответил Асура на родном языке Хофмана. Тот громко хлопнул в ладоши.
— Славно! Знаешь, твои способности к обучению почти так же удивительны, как скорость регенерации. Скажи-ка мне… — он вдруг склонил голову на бок и одарил Асуру леденящим душу взглядом, которого оказалось достаточно, чтобы альбинос осознал: этот человек убил очень много людей, — что делает тебя таким особенным?
— Я-я… Я не знаю, правда.
— Что ж, сегодня мы попытаемся приоткрыть завесу этой тайны, — резким движением Хофман сорвал белую ткань. Под ней скрывалось множество устрашающих пыточных инструментов, от одного вида которых Асура вжался в стул. От этого
Он зашёл S-01 за спину и начал возиться с граммофоном, оставленном по его просьбе на в углу комнаты. Спустя примерно минуту, пластинка начала вращаться и из рупора стала доноситься музыка. Это была какая-то немецкая опера, в слова которой Асура не вникал, поскольку был слишком напуган. Вернувшись к нему, Хофман поднял с передвижного столика плоскогубцы и демонстративно поднёс их к лицу мальчика.
— Начнём, пожалуй, — произнёс гестаповец с трепетом и предвкушением.
— Прошу, не нужно этого делать… — пролепетал Первый Объект. В глазах у него была мольба о милосердии, а по щекам уже катились солёные капли.
— Ну-ну, — немец неожиданно опустил свободную руку на голову S-01 и потрепал седые волосы. При этом выражение его лица сделалось воистину добродушным, словно он вовсе не желал мальчику зла. — Не нужно преждевременных слёз. Это пустая трата страданий.
В следующую секунду Хофман стиснул правую ладонь Асуры своей рукой и, быстрыми, машинальными движениям зажав ноготь указательного пальца плоскогубцами, вырвал его рывком. Альбинос заорал от боли, а немец буквально весь задрожал от удовольствия, будто заядлый курильщик, делающий первую затяжку за долгое время. Разумеется, исцеляющий фактор начал делать своё дело, уже после первых капель крови, упавших на пол, и вскоре на месте кровоточащего оголённого мяса уже был новый ноготь.
— Ха-ха-ха! Это же просто потрясающе! Ещё!!! Я хочу увидеть больше!
То, что происходило дальше, странным образом походила на соитие. От прелюдий — вырванных ногтей, сломанных или попросту отрезанных пальцев на руках и ногах — гестаповец быстро перешёл к чему-то посерьёзнее. Становясь всё раскованней и изощренней, он менял пыточные инструменты, как перчатки, спонтанно, порой, бросая старые затеи недовведенными до конца. Прикусывая язык по старой привычке от извращённого удовольствия, Хофман вонзал мальчику углу шприца в барабанную перепонку и надавливал на поршень, заливая воду в среднее ухо. Он вбивал в его коленные суставы дюжины ржавых гвоздей. Кромсал и прижигал, бил и ломал кости, отрубал и выкручивал. Ни на секунду не замолкали крики, стоны, чавканье рвущейся плоти, треск ломающихся костей и звон цепей, а на фоне всего этого продолжала безмятежно звучать немецкая опера.
Сколько бы конечностей инквизитор ни отрезал, на их месте всегда вырастали новые. «Кусочками» первого Объекта наполнялись целые вёдра, которые Хофман приказал периодически выносить. Спустя несколько часов, весь пол был скользким от крови, а воздух казался пропитанным ей насквозь. Но страшнее всего для Асуры было то, что вся эта кровь лишь усиливала его голод. А ведь это было только начало.
Гестаповец, взмокший от пота, сопел, вырывая Асуре зубы всё теми же плоскогубцами. Медлённо, максимально болезненно, со смаком. Никогда прежде немец так не веселился с жертвой, и сейчас он был доведён до состояния, близкого к эйфории и помешательству. S-01 били судороги, он захлёбывался собственной кровью. То ли случайно, то ли непроизвольно, альбинос плюнул ей Хофману в лицо. Того озарила вспышка злости, он схватил со столика окровавленный молоток и принялся с размаху бить им альбиноса по лицу. Разворотив мальчику челюсть и превратив ротовую полость в кровавое месиво, мастер пыток, наконец, прекратил и отбросил молоток. Асура обмяк, опустив голову, капая кровью и слюной себе под ноги.
— Ты же знаешь, что всё это… хах-ха…. может… ха… прекратиться, — сказал долговязый немец, восстанавливая сбившееся дыхание. — Просто… Продемонстрируй нам свою силу ещё раз. Ну же! Сломай цепи силой мысли, подними собственные выбитые зубы в воздух, заставь лампочку взорваться! Сделай хоть что-нибудь!
Первый Объект ничего не ответил, даже не шевельнулся. Тогда Хофман понял, что мальчик потерял сознание, уже далеко не в первый раз с момента начала пыток. Вздохнув, мужчина решил сделать перерыв и собраться с мыслями.