Расчет пулей
Шрифт:
— Я не плохо отношусь, — Турецкий сбавил тон, понял, что Вячеслава не переубедить. — Просто возникает сразу симпатия к человеку. Доверие! Или, наоборот, антипатия. Я не знаю, как объяснить. Флюиды, наверное.
— Вот! Вот! И разберись со своими флюидами. Кстати и насчет Виткевича. Уж заодно. Тоже разберись! По моему поручению выяснили, что банк «Эрмитаж» держится прочно. Это опять к вопросу о флюидах. И твои опасения напрасны.
— Странно, что никто не помнит об огромном невозвращенном кредите.
— Да кто тебе сказал?
— Женщина. Даже больше скажу — бывшая жена председателя правления банка.
— А, ну тогда понятно.
Глава 25 Старые счеты
Объездив с молодой женой Италию, Францию, Испанию, остановившись проездом в Лондоне, председатель правления банка «Эрмитаж» Владимир Ильич Виткевич посчитал, что Европа им и достаточно изучена, и к тому же разорительна весьма.
Причем эти путешествия вовсе не сблизили его с женой Эльвирой. Даже наоборот. Раньше платные девочки постоянно им восхищались, Эльвира же была вечно недовольна. И к тому же завистлива. У других жен, ей казалось, и драгоценности были крупнее, и гостиничные номера получше, и машины подороже. В любовных развлечениях она была ненасытна, и Владимир Ильич часто терялся. Эльвира и тут первенствовала. Начав развлекаться с мальчиками в тринадцать лет, она приобрела к двадцати огромный опыт, которому бедный Виткевич далеко не всегда соответствовал. После скоропалительной женитьбы постепенно у них выработался прочный стереотип отношений: безапелляционные суждения Эльвиры по любому вопросу — от колготок до большой политики — и полная подчиненность ей во всем Владимира Ильича.
Вспоминая прежнюю жизнь с Ниной, он удивлялся своему тогдашнему спокойствию и благополучию. Но не торопился вернуться. Вернее, вовсе не собирался. Эльвира его ослепляла.
Когда приблизился очередной отпуск, ему захотелось отвязаться от надоевшей Европы и поехать на Селигер, в места, связанные с молодостью, когда всего было вдоволь, кроме денег, — и здоровья, и любви, и приключений.
Там, на лодочной станции, оставался знакомый дед, можно сказать приятель, который обещал все устроить. Пока Виткевич из бедного работника сберкассы на Суворовском бульваре превращался во всемогущего председателя правления банка, колесил по Европе, наблюдал закаты над Атлантикой, дед сидел на одном месте, смазывал свои скрипучие уключины. Тоже, может быть, наблюдал закаты. Только на Селигере. По воспоминаниям Виткевича, это было не так уж плохо. А если покопаться в памяти и в чувствах, так даже лучше.
Одним словом, пригодился дед.
Виткевич послал одного из доверенных охранников, Степу, на разведку. И тот все обеспечил — и палатку, и яхточку, и современную надувную лодку с моторчиком. Захотелось хоть раз вернуться к юношеским привычкам и ощущениям — ближе к земле, к воде, к лесу. Конечно, с охраной, которой были обеспечены палатки.
К великой радости Владимира Ильича, Эльвира не стала высмеивать эту затею, а даже, наоборот, поддержала. Только поставила условие — не больше недели. Остальное время в Неаполе, где Владимир Ильич в прошлом году чуть не умер от жары и духоты. Северному человеку юг противопоказан. Но он согласился с Эльвирой, как согласился бы в любом случае, позови она его даже в середину пустыни Сахары. «Женщина все определяет, — частенько говорил он себе, — безо всякого большевистского равноправия. Не нуждается она в этой туфте. А сколько по этому поводу было шума! Теперь остатки его разлетаются во вселенной. Их уже не догнать. Только чувство досады по поводу почти векового обмана».
Не только в нищей молодости, но даже в том, что у Владимира Ильича не складывались отношения с Эльвирой, были виноваты большевики.
Он крутился перед ней на задних лапках, пока не получил согласие на сборы. Путевки в Италию были куплены, билеты заказаны. После этого Эльвира села в одну из четырех машин с охраной, направлявшихся на Селигер. Утро выдалось прохладным, и главный охранник Степан, белобрысый, круглоголовый, накрыл ей ноги большим пуховым платком.
В отличном расположении духа главный человек всей команды Виткевич расположился на заднем сиденье за женой. Идея недельного отдыха на Селигере казалась ему очень удачной. Не новые дорогостоящие отели, которые по сравнению с европейскими все равно будут напоминать хрущобы, сколько звезд на них ни наклеивай, а первобытное существование, в котором мы ни от кого не отстали. Палатка, трава под ногами, песчаные плесы, байдарка или маленькая лодочка под парусом — все это возвращало его ко временам далекой юности. Думал ли он тогда, собирая грошики на черный хлеб, что страна так круто переменится? Бедняки в большинстве так и остались бедняками, как тот селигерский дед. А его судьба сделала могущественным, богатым человеком. И он едет на отдых в сопровождении мощной охраны, потому что от него лично зависит жизнь очень многих людей.
— Степа, а сколько спиннингов мы взяли? — спросил он у главного охранника.
Владимир Ильич любил задавать Степану вопросы при жене, так как тот отвечал всегда с готовностью, сияя толстогубой улыбкой и как бы уверяя этим всех окружающих в большой значимости председателя правления банка.
— Восемнадцать! — осклабился Степан.
— Это хорошо! — кивнул Виткевич, хотя ему неведомо было, много это или мало. И зачем восемнадцать? Он посмотрел на жену. Эльвира сидела с таким торжествующим видом, словно ехала в сопровождении нескончаемого кортежа из золотых карет.
«Баба есть баба», — мысленно выругался Владимир Ильич неизвестно к чему. Ему нравилось иногда ощущать свою независимость.
По прибытии, несмотря на идеальную организацию, было много суеты. И дед-лодочник был на месте, и яхточки готовы для переправы, а все равно обстановка была какая-то нервозная.
— Где моя сумка? — кричала Эльвира надрывно. — Где моя сумка?
— Степа найдет! — успокаивал жену Виткевич.
И Степан действительно приволок через какое-то время длинную полосатую сумку, напоминавшую убитую тигрицу.
Чистая вода громадного озера, упиравшегося в горизонт, ласковый песок и теплый солнечный ветер постепенно принесли всем успокоение. Вещи погрузили на лодки и начался переход к намеченному месту стоянки, в нескольких километрах от главного причала. Он прошел без приключений.
Было тепло. Пока ставили палатки и разжигали костер, Эльвира гуляла по песочку возле воды в испанском купальнике — две поперечные ниточки на загорелой фигуре. Пятеро охранников не отрывали от нее глаз, а у Владимира Ильича зарождалось ревностное пугливое чувство, которого не было в Испании. Там Эльвира терялась среди множества людей, а тут на необитаемом берегу была одна среди шестерых мужчин. И очевидно, всей кожей чувствовала свою притягательность.
Главная надежда была на Степу.
— Где Степа? — кричал Виткевич, едва главный охранник пропадал из его поля зрения.
— Я тут!..
— Он тут! Он тут! — отвечали разом несколько голосов.
Костерок под водочку успокоил все страсти. К тому же Эльвира надела к вечеру теплый длинный халат и перестала своим обнаженным видом дразнить мужчин.
— А дров не хватит, — говорила она, жмурясь и протягивая руки к огню.
— Степа нарубит! — ответил тотчас Владимир Ильич и стал под очередную рюмку выволакивать из памяти теплую приятную мысль, длинную, как пожарная кишка, о том, как он из бесправного и нищего клерка в той же конторе, в том же банке сделался всевластным хозяином. И начиналось все тут, на берегах Селигера, в дружбе, в связях, во взаимовыручке. Когда начались перемены, он оказался в нужном месте в нужное время.
— На этом берегу, — мечтательно произнес он, — мы были с Максимкой Талызиным пятнадцать лет назад.
Владимир Ильич разгорячился и даже поднялся с пенька.
— Вон там! — он указал. — За камышами берег обрывается на глубину. Сразу метров на пять. Там я поймал огромную щуку. Плыл на байдарке и бросил спиннинг на дорожку. И вдруг — зацеп! Думаю, о камень зацепился или за корягу. Оглянулся — а позади бурун. Значит, рыбина. Уж я с ней боролся. Несколько раз выбрасывал леску за борт, чтобы она не порвала. Наконец подтянул к самому борту. И всплыл рядом настоящий крокодил, в полбайдарки. В азарте плохо соображаю, хочу сверху взять за жабры, маленьких щук я так запросто вытаскивал. А эту пальцами ухватить не могу. Только коснусь, она, как кашалот, хвостом ударит и опять уходит на глубину. Максим Талызин увидал с берега, что я что-то странное делаю, примчался на своей байдарке с подсачком. И тогда мы ее взяли. На четырнадцать человек была уха и жареха. Вот так!