Расхождение
Шрифт:
— Не смотри на меня так зверски, ты пока еще не застала своего любовника у меня в постели! — «стреляла» в меня мимоходом Мария, подавая винтовку Свилену, пока Георгий держал мою и показывал, что и как надо делать.
Вот такой была Мария — грубой, бесцеремонной, могла хлестануть всякого, не хуже мужика. В селе многие называли меня бой-бабой, потому что я играла только с мальчишками и наравне с Георгием и Свиленом дралась с пришельцами из других кварталов. Но что такое настоящая бой-баба, я узнала только в тире. Внешне Мария была именно то, что у нас в селе называли лакомый кусок, — неотразимо соблазнительная, с наполовину открытой крепкой грудью, которую все особы мужского пола пожирали глазами, с ярко намазанным красивым лицом, на котором цвел большой и чувственный, весь в помаде, рот. Ум же у нее был острый и слова секли как сабля, она не оставалась в долгу ни перед кем, и каждый, дерзнувший выступить против нее со своим жалким «остроумием», бывал немедленно и безжалостно смят какой-нибудь убийственной репликой, к огромному удовольствию публики. Однажды
Итак, сделав мне замечание — чтобы я не глядела так зверски (а действительно, воображаю, что у меня был за вид, когда я в первый раз в жизни взяла в руки винтовку, хоть и пневматическую), Мария ждала от меня ответного выпада и была уже готова сровнять меня с землей — к вящей радости своей и окружающих. Но я смолчала, и она переключилась на Свилена, которому Георгий тоже что-то объяснял в это время.
— Алло, ремсист! [2] — бросила она так же мимоходом, подавая кому-то заряженную винтовку. — Представь себе, что там Гитлер, и попадешь прямо в цель!
2
Член Рабочего союза молодежи, основанною в 1928 году под руководством БКП.
Я вздрогнула, а вокруг громыхнул смех, точно такой же, каким наградили ее чуть позже эти балбесы, когда она похвалила Георгия:
— Молодец, парень! Так ты всех партизан разгонишь!
А все дело в том, что Георгий после первых же выстрелов понял «секрет» отклонения винтовки от прямой линии на цель и за несколько минут «уложил» все мишени тира.
— Я же говорил вам! — заявил он, когда мы пошли домой. — Для таких, как она, нет ни коммунистов, ни фашистов, они с кем угодно снюхаются — с Богом, с дьяволом, лишь бы им не мешали деньги с людей сдирать…
Судя по всему, Мария чем-то завоевала себе право говорить, что ей в голову взбредет, но слова ее никто не принимал всерьез. Если бы вот так о Гитлере сказал кто-то из публики, наверняка он бы уже не вернулся домой — ведь у полиции были везде глаза и уши, наверняка были они и среди толпы в тире. И вот в результате Георгий решил, что она стукачка, доносит обо всем полиции и нарочно бросает такие словечки, чтобы поймать рыбку на этот крючок. Свилен был почти такого же мнения, только я, уж на что они храбрее меня были, но именно я почувствовала симпатию к Марии с самого начала и защитила ее. Может быть, потому, что знала, какой благородный человек ее сестра, и невольно в Марии тоже предполагала это качество, а может быть, потому, что впервые увидела в ней один из примеров, с детства восхищавших меня и притягивавших к себе. Мария была настоящая бой-баба, сильная и смелая, умеющая одним словом поставить любого на место. Ну, и не просто сильная, а дьявольски обаятельная. Мне, конечно, больше хотелось быть похожей на нее, чем на старшую Робеву с ее утонченными манерами.
Эх, если бы не госпожа, а Мария могла давать мне уроки… По любому предмету. Мне казалось, что я могу смотреть на нее и слушать без конца. Постепенно я становилась самой пламенной ее поклонницей, и мне уже была абсолютно ясна магия, благодаря которой она собирала такую толпу вокруг тира, и уже мой смех в ответ на ее бесконечные перлы остроумия звенел все громче. Даже Георгий и Свилен вроде бы перестали так подозрительно смотреть на нее и тоже ухмылялись вслед за другими.
Да… Это была молодость. В минуты веселья рядом с Марией и в теплых объятиях Георгия будто забывалась страшная рана, которая кровоточила в сердце после смерти наших родителей. А может быть, нам просто хотелось чуть сгладить ее края, чтобы не так болело. А может, это не было даже осознанным желанием, а мудрая природа пыталась использовать одну из своих хитростей. Ведь живой человек все-таки должен жить, верно? Он должен жить и бороться, а это значит, что раны должны затягиваться и заживать, иначе человек постепенно может превратиться в сплошную кровоточащую рану и перестать существовать…
— Старые раны должны заживать, дитя мое, чтобы уступить место новым, — ответила мне однажды госпожа Робева, когда я спросила ее, не очень ли плохо с моей стороны забывать время от времени, что я совсем одна на свете и почему это случилось. Немного погодя она добавила: — Ты не забываешь, а постепенно преодолеваешь боль. Это необходимо и неизбежно. Ты должна иметь силы для новых испытаний, которые ждут тебя в жизни, — ты ведь еще так молода. И потом, ты вовсе не так одинока — и Георгий, и Свилен очень хорошие мальчики, особенно Георгий, ты не ошиблась в выборе. Да и я, пока жива, всегда буду рада тебе, а когда вы с Георгием поженитесь, можете, если захотите, жить у меня. Только уж не взыщи — конспирацию не люблю, и не надо вам ею заниматься. Умный человек может хорошо жить всегда и везде. Только бы не был ленив. Трудолюбием всего можно достичь…
Да, ей легко развивать такие теории, потому что она никогда не испытала, что такое не иметь крыши над головой и вообще никого на свете родных, когда тебе всего шестнадцать. Ну, а кроме того, если бы она, бедняжка, знала, что Георгий и Свилен с моей помощью уже превратили часть подвала ее огромного дома в оружейный склад и мы с ней живем наверху, а под нами — не меньше пятидесяти бомб… В ту часть подвала она, я думаю, никогда не ходила, а с тех пор, как я появилась в доме, она вообще перестала спускаться вниз.
Георгий и Свилен приносили и уносили оружие и листовки, когда я выводила госпожу на прогулку, шла с ней к доктору или в кино. Ниже меня ростом, с узким белым лицом и высоким, слегка выпуклым лбом, гордо выпрямившись (как делают это многие люди маленького роста), она изящным жестом подхватывала меня под руку, мы сходили с ней вниз по мраморной лестнице дома и «пускались в жизнь», как любила выражаться она. Похоже было, что в молодости хозяйка довольно-таки неплохо пожила, за ее благообразными манерами и скромной внешностью нет-нет да и блеснет порывистое кокетство миниатюрной светской очаровательницы, чье обаяние и богатое приданое бросали к ее ногам, как она говорила, не десять и не двадцать (а, надо думать, гораздо больше) ревностных ухажеров балканского и заграничного происхождения. Когда мы гуляли с ней по улицам и нам навстречу попадался красивый мужчина, она гордо выпрямлялась, лицо ее приобретало приветливо-благосклонное выражение, а по руке, державшей меня за локоть, пробегал какой-то особенный трепет. Тогда меня это просто забавляло и даже вызывало неприятные ощущения (что делать — возраст…), а вот теперь я отношусь к этому иначе. Женщина, прожившая такую жизнь, даже в мыслях не может представить себя постаревшей. А может быть, то же самое чувствует и та женщина, которая и не жила вовсе. Как, например, я…
Старшая Робева одевалась слегка старомодно, в сущности, она донашивала свой гардероб, справленный в начале века, когда она была юной графиней, одной из самых богатых невест не только в Македонии, но и во всей Болгарии — и в освобожденной, и остававшейся еще под игом. Туалетов у нее было очень много, я только никак не могла понять, как ей удалось провезти весь свой гардероб вместе с роскошной венской меблировкой сквозь македонские пожары. Так или иначе, но она чувствовала, что ей не износить все свои платья, и великодушно переделывала некоторые из них мне. А я была тощая как жердь, но повыше ее, вот мы и наставляли внизу воланы или удлиняли платья лентами и потом ходили гулять, как две старомодные аристократки. Сначала люди с любопытством оглядывали нас, даже иногда отпускали довольно грубые шутки, но она принимала все это совершенно невозмутимо, и рядом с ней и я научилась отражать иронические взгляды и замечания с чувством собственного достоинства и бесспорного превосходства. В конце концов мы победили — нас не только перестали воспринимать как нечто экзотическое, но и некоторые богатые городские дамы в своих туалетах стали использовать детали старой венско-битолской [3] моды…
3
Битол — город в болгарской Македонии.
— Погоди-погоди, — говаривала часто моя госпожа с неподражаемым македонским акцентом и чувством превосходства над всеми и вся. — Мы еще будем с тобою определять моду для самой верхушки! Не будь я Робева, если через год к нам не начнут ходить срисовывать модели! И мы откроем с тобою дом «Битол», и там, где деньги текли рекою, они опять потекут!
Деньги действительно потекли, но не в дом к госпоже, а в обратном направлении — от нее к ювелирам, антикварам и ростовщикам, к которым она то и дело относила одно за другим украшения, дорогие статуэтки, святогорские иконки и крестики, книги на всех языках, а потом и ткани на платья и костюмы. Часто в таких случаях я пыталась представить себе, какой караван перевез все это из Битола в наш город и сколько же надо было совсем молоденькой графине энергии, предприимчивости и расчета, чтобы вывезти из отчего дома все эти богатства, жить на них ни много ни мало вот уже полвека и ни в чем не нуждаться до самого последнего времени. До войны она и вправду жила как и подобает графине, а разорил ее окончательно только нынешний военный кризис.