Раскаты грома (И грянул гром) (Другой перевод)
Шрифт:
Отражение смотрело на него серьезными серыми глазами с лица, строгие черты которого портил большой нос Кортни. Волосы у Майкла черные и пружинят под щеткой.
Положив щетку, Майкл снова раскрыл книгу, чтобы перечитать один абзац. Внимательно прочел его и вышел в коридор.
Энн и Гаррик Кортни сидели на противоположных концах длинного обеденного стола Тёнис-крааля и выжидательно смотрели на него.
– Доброе утро, мама.
Она подставила лицо под поцелуй.
– Доброе утро, папа.
–
Гарри был в мундире со всеми знаками различия, нашивками и украшениями, и Майкл почувствовал знакомое раздражение.
Что за бахвальство! Вдобавок напоминание, что Майклу уже девятнадцать, идет война, а он отсиживается на ферме.
– Поедешь сегодня в город, папа?
– Нет, буду работать над воспоминаниями.
– О!
Майкл бегло взглянул на мундир. Отец слегка покраснел и занялся едой.
– Как твои занятия, дорогой? – нарушила молчание Энн.
– Хорошо, спасибо, мама.
– Я уверена, что с последним экзаменом у тебя будет так же мало трудностей, как со всеми остальными.
Энн собственнически улыбнулась и протянула руку. Майкл быстро убрал свою и положил вилку.
– Мама, я хочу поговорить с тобой о поступлении в армию.
Улыбка Энн застыла. В конце стола Гарри выпрямился в кресле.
– Нет! – рявкнул он с необычной яростью. – Мы уже говорили об этом. Ты еще маленький и будешь делать то, что тебе говорят.
– Война почти окончена, дорогой. Подумай об отце и обо мне.
Опять начинается. Еще один долгий льстивый умоляющий спор... Это до того раздосадовало Майкла, что он вскочил и вышел из комнаты. Во дворе ждала оседланная лошадь. Он вскочил на нее, повернул к воротам и перемахнул через них, распугав кур. И в ярости галопом поскакал к главному чану.
Родители в столовой слушали топот копыт, пока он не стих в отдалении. Гарри встал.
– Ты куда? – выпалила Энн.
– В кабинет.
– К бутылке бренди в кабинет, – презрительно поправила жена.
– Не нужно, Энн.
– «Не нужно, Энн», – передразнила она. – «Пожалуйста, не нужно, Энн». А больше тебе нечего сказать?
Ее голос утратил мягкость, которую она так старательно культивировала. Теперь в нем звучала горечь, накопленная за двадцать лет.
– Пожалуйста, Энн. Я не дам ему уехать. Обещаю.
– Ты? Не дашь? – Она рассмеялась. – Как ты его остановишь? Позвенишь медалями? Как ты остановишь его, если за всю жизнь не сделал ничего полезного?
Она снова визгливо засмеялась.
– Почему бы тебе не показать ему твою деревянную ногу и не сказать: «Пожалуйста, не оставляй своего бедного папочку-калеку»?
Гарри распрямился. Лицо его побледнело.
– Он меня послушается. Он мой сын.
– Твой сын!
– Энн, пожалуйста.
– Твой сын. Вот это да! Он не твой
– Энн.
Он пытался остановить ее.
– Откуда у тебя может быть сын?
Этого он не вынес и пошел к двери, но голос жены преследовал его, язвя в два самых больных места: искалеченность и импотенцию.
Он добрался до кабинета, захлопнул дверь и закрыл ее на ключ.
Быстро прошел к массивному шкафу за письменным столом.
Налил полстакана и залпом осушил. Потом опустился в кресло, закрыл глаза и потянулся за стоящей за ним бутылкой. Снова осторожно налил и закрыл бутылку пробкой. Эту порцию он пил неторопливо, растянув не меньше чем на час. Он научился продлевать и поддерживать теплое сияние.
Он расстегнул и снял китель, встал, повесил его на спинку стула, снова сел, отхлебнул из стакана, придвинул поближе стопку исписанных листков и на верхнем прочел:
«Коленсо. Отчет о Натальской кампании генерала Буллера. Полковник Кортни, кавалер Креста Виктории и ордена „За выдающиеся заслуги“.
Гарри отложил первую страницу и взялся за следующие. Прочитав это много раз, он и сам уверовал в то, что это правда. Хорошо написано. Он знает, что хорошо. Знают и в издательстве Уильяма Хайнеманна в Лондоне, куда он отправил черновик первых двух глав. Там хотят как можно быстрее напечатать всю книгу.
Все утро он проработал, не торопясь и чувствуя себя счастливым. В полдень старый Джозеф принес ему в кабинет еду. Холодные цыплята и салат на фарфоре, бутылка белого капского вина в белоснежной салфетке. За едой он продолжал трудиться.
Вечером, переработав последний абзац последней страницы, он отложил перо и улыбнулся.
– А теперь пойду взгляну на моего красавца, – сказал он вслух и надел китель.
Ферма Тёнис-крааля стоит на возвышении у самого подножия откоса – большой дом с выбеленными стенами и голландской крышей. Перед ним засеянные травой террасы чередуются с клумбами азалий и синих рододендронов; с одной стороны загоны для лошадей: два больших загона – один для чистокровных кобыл, другой для годовалых жеребят. Здесь Гарри остановился у ограды и посмотрел, как жеребята тычутся в вымя матерей.
Хромая, он двинулся вдоль забора к небольшой выгородке, обнесенной девятифутовой изгородью, завешанной брезентом на столбах. Там содержали его скакового жеребца.
Цыган ждал его, кивая головой, похожей на змеиную, грива сверкала золотом в лучах заходящего солнца; он прядал ушами и нетерпеливо приплясывал.
– Эй, мальчик. Эй, Цыган, – позвал Гарри, и жеребец просунул голову между столбами и мягкими губами тронул рукав Гарри.
– Сахар, вот чего ты ждешь.
Гарри усмехнулся, протянул руку, и жеребец осторожно взял кусочек сахара.