Раскол русской Церкви в середине XVII в.
Шрифт:
Страннические поселения основывались в самых глухих уголках России. Так, «на Тоболе целые старообрядческие поселения долго оставались неизвестными властям. Такие <…> поселения <…> создавались постоянно, и даже во второй половине XIX века было немало случаев открытия старинных, но долго существовавших втайне от администрации старообрядческих сел. Например, в 1857–1860 гг. в лесах Восточной Сибири у реки Киринги было открыто тайное село Кирам с 114 душами населения, и другое большое село в области Томска, и несколько тайных деревень, заселенных раскольниками — на Алтае» [25, с.378].
30) А может быть, не нужно бежать так далеко, туда, где голодно, холодно, одиноко и опасно — в лес, а можно «скрыться» от «Mipa и властей его» ближе — в подвале или на чердаке собственного дома (дома у старообрядцев не маленькие, а чердак и подвал умелому плотнику не трудно утеплить), и питаться (не показываясь посторонним, и числясь в полиции умершим или пропавшим без вести) тем, что принесут любящие дети или внуки? А они, конечно, смогут скрыть это от властей, то есть сделать так, чтобы власти ничего не знали и не видели. И т. д., и т. п. Без обманов тут не обойдется, но
31) «Странникам», столь полно и резко отделившимся от «Mipa», нужна ли какая-то своя иерархия? Возможна ли она (не среди настоящих бегунов, конечно, а среди странноприимцев)? До сих пор неизвестно, насколько я знаю, была ли она в реальности.
32) В поповстве: канонична ли и благодатна ли Белокриницкая иерархия, основанная перешедшим в старообрядчество в 1846 г. митр. Боснийским Амвросием, и таинства, даемые ею, действительны ли и действенны ли? Ответ на этот важнейший для поповцев вопрос зависит от ответов на вопросы о правильности приема старообрядцами митр. Амвросия из «никонианства». Вопросы эти таковы: а) Был ли митр. Амвросий правильно крещен в младенчестве? Сам он утверждал, что да, но как можно это проверить? И нужно ли проверять? б) Не был ли он до 1846 г. извергнут из сана или запрещен в священнодействии его начальством — патриархом Константинопольским? в) Имел ли право старообрядческий священник принять митрополита от «ереси» (то есть низший по сану — принять высшего) на исповеди? г) Правильно ли был совершен этот чиноприем, в частности, правильно ли исповедался митр. Амвросий русскому священнику, не знавшему греческого языка? д) Допустима ли вообще такая исповедь? е) Не перешел ли митр. Амвросий в старообрядчество ради обещанного ему ежегодного денежного содержания (это свое обещание старообрядцы выполнили), и если да, то законен ли такой переход, то есть, не симония ли он? ж) Имел ли он право, перейдя в старообрядчество, рукополагать старообрядческих епископов один, без двух сослужащих ему, как полагается по правилам, архиереев, и действенны ли такие, совершенные им рукоположения? И т. п. Доныне существуют поповские согласия, не признавшие и не признающие митр. Амвросия и основанную им иерархию, хотя большинство поповцев их признали и признают.
33) Вопрос, до 1905 г. стоявший перед всеми старообрядческими согласиями и перед каждым старообрядцем персонально: писаться ли в государственных документах «раскольником», как требовал закон? Ведь по существу старообрядцы — не раскольники (думали они), они только верны старой русской вере; скорей раскольниками следует называть «никониан»? Ведь «Никон» расколол своей реформой русскую Церковь? «Писаться в раскол», всю жизнь носить на себе это позорное клеймо и все связанные с ним тяготы и притеснения, и передать все это детям — путь нелегкий. Было три возможности избежать этого придуманного властями унизительного именования и его тягот: а) легкая — скрывать свою веру, писаться (может быть, даже и прикидываться) православным и добывать соответствующие справки; этим путем (постыдным, но привыкнуть можно и к нему) шли слабые, то есть большинство; б) очень трудная — странничество, то есть отказ от всяких документов и жизнь вдали от властей, всех их прислужников и всех их обязательных наименований (см. пункты 26–31), как проповедовал инок Евфимий (см. [99]); в) героическая — решительно отказаться (в присутствии помещика, в полицейском участке, и т. п.) от унизительной клички; тогда не придется бежать в лес — высекут, закуют, и побредешь, звеня кандалами, в ссылку; такими людьми и заселялась Сибирь, так и создавался сибирский характер.
Недоумения без конца. И соответствующий корпус полемических по каждому из этих вопросов сочинений, десятки разных их решений, и причин и поводов к дальнейшим распрям и разделениям.
Беспоповство (разных согласий) распространилось, в основном, на русском Севере и в Сибири; поповство — в центре и на Юге России. Это нетрудно объяснить: «Жители русскаго севера никогда не были избалованы правильным выполнением треб и давно уже привыкли обходиться без помощи священника. <…Там>, где зачастую от одной деревни до другой было по нескольку десятков верст разстояния, где дороги шли густым лесом или топким болотом, и почти единственными удобными путями сообщения были реки, — в этих глух-их захолустьях присутствие попа в деревне было довольно редким событием. Случалось, что на один или на два десятка деревень была всего одна церковь, приход которой обнимал сотни квадратных верст. Случалось иногда, что и эта единственная церковь давным давно «стояла без пения». При этих условиях, для самых необходимых треб священника часто не оказывалось на лицо. <…> Северное крестьянство старалось, по возможности, удовлетворять свои духовные нужды собственными силами, без помощи попов. Вместо церквей в крае размножались часовни. <…> Здесь <…> легче, чем где-нибудь, было примириться с необходимостью остаться вовсе и навсегда без священства. Здесь поэтому и распространилось преимущественно учение безпоповщины. <…> Население севера легко примирялось с тем, что крестить теперь приходилось мiрянам, а исповедываться надо было друг другу. <…> Обходиться без таинства брака было совсем легко в крестьянской среде, в которой и до того времени браки, не освященные церковью встречались постоянно. <…> Первыми пионерами пустынножительства были здесь соловецкие иноки, не решившиеся выдерживать осады их монастыря московскими войсками. <Это неверно; в северных лесах было несколько монастырей и много скитов и отшельнических келий, основанных именно так, как описано ниже, задолго или незадолго до соловецкой осады, так что "соловецкие иноки, не решившиеся выдерживать осады их монастыря московскими войсками" не были здесь "первыми пионерами">. Все такие нерешительные перед началом осады съехали с острова и разбрелись по поморью, разнося повсюду ненависть к никоновым новинам и приверженность к древнему православию. Укрываясь от властей <точнее сказать — не только и не столько от властей, но, как настоящие монахи
Так П.Н.Милюков описал возникновение северного беспоповского скита после Соловецкой осады; точно так же, по образу и подобию древнерусских монастырей, начинаясь с маленьких пустынножительных келлий, основывались и росли поповские скиты и монастыри в Керженских заволжских лесах, в отличие от послепетровских монастырей государственной Церкви, основанных и росших, как правило, повелением, с помощью и под бдительным контролем духовного и светского начальства.
К его описанию следует добавить: 1) там, где преследуемые воинскими командами старообрядцы были вынуждены неоднократно оставлять хозяйство и жилище, а иногда и жен и детей, которым не хватало сил, чтобы следовать за мужчинами в глухой лес и жить там в холоде и голоде, естественно создались как материальные, так и психологические условия для подвижнической бессемейной (девственной) жизни, то есть для безбрачных толков беспоповства.
2) В этих местностях проповедниками борьбы за старый обряд были не «белые» священники и дьяконы (как было в центре и на юге России), а иноки, среди которых наиболее почитаемыми были беженцы из Соловецкого монастыря (такие, как вышеупомянутый иеродьякон Игнатий, или соборный старец Геннадий, доживший в Поморье до 1696 г. и имевший столь обильный дар слез, что даже ослеп от непрерывного плача), бывшие, естественно, образцами именно безбрачия и спасения «без попа».
3) При этом к оставшимся в живых соловецким исповедникам относились как к святым, и их слово было непререкаемо.
По этим трем причинам и по застарелой привычке жить без попа, в таких местностях и распространилось еще в конце XVII в. отрицающее брак беспоповство. См. об этом [50, вып.1, с. 54–59, 70–75].
«Поповское старообрядчество требовало более сложных организационных форм — церкви, священника, совершения литургии, — что было весьма затруднительно в средней полосе России, и, напротив, доступно в эмиграции, в более свободных казачьих областях и под покровительством богачей на Урале, на Волге и в Московской и других центральных губерниях» [25, с. 372].
Следует сказать и о постепенно развившемся глубоком психологическом различии между поповством и беспоповством. Стремление поповства — восстановить дониконовскую «святую Русь»; беспоповства — отгородиться от окончательно и бесповоротно победившего эту «святую Русь» (после того, как он победил весь остальной Mip) Антихриста. Отгородиться можно тем надежнее, чем выше и неприступнее ограда, а самая лучшая в России ограда — многосотнекилометровый лес; поэтому, логический финал честного и нелицемерного беспоповства — странничество. Беспоповское отгораживание от Антихриста, естественно, стало в повседневности отгораживанием от участия в жизни русского общества, «поддавшегося Антихристу»; поэтому внутренняя жизнь в беспоповстве была почти неизвестна всем остальным русским людям — и «никонианам», и поповцам, и почти не влияла на соседей по деревне и «соседей по вероисповеданию»; беспоповцы жили как бы за высоким забором, похожим на те, которыми они окружали свои дома. Поповство — наоборот, активно участвовало в общественной жизни России, и в начале XX в. поповцы были даже депутатами Гос. Думы, законно избранными большинством населения своих областей. Более того: «русское религиозное возрождение конца XIX и начала XX века многим было обязано этому консервативному старообрядческому направлению <поповству>, сумевшему сохранить в повседневной жизни больше церковной и религиозной строгости, чем это сумела сделать сама русская синодальная православная церковь» [25, с. 316].
Общий характер «Никоновых» реформ
1) Они мелочны и демонстрируют обрядоверие авторов. Все, что не как у них — нельзя: перекреститься, поклониться, спеть аллилуиа, обойти аналой, сшить клобук и т. д., и т. д. В этом отношении реформаторы превзошли большинство своих противников, которым не пришло, например, в голову порицать непривычную русским форму греческих церквей, или объявить какой-либо богослужебный текст навек запретным даже для ангельской критики. Но противники реформ — нигде не учившиеся русские священники, монахи и мiряне, основные ресурсы которых — правда и здравый смысл, а греки — руководители реформ — высокообразованные дидаскалы, архимандриты, епископы и патриархи, конечно, способные мыслить, как их коллега — автор замечательного вышецитированного письма — Константинопольский патр. Паисий. Однако, в их словах и действиях в России ни разу не проскользнуло что-либо подобное; только жесткое и полное обрядоверие.