Расколотое королевство
Шрифт:
— Если мы вернемся… — пробормотал Уэйс, и этой короткой фразы, даже одного слова было достаточно, чтобы понять: он снова на моей стороне. Мы.
Некоторые мужчины готовы сражаться за золото и серебро, другие за земли и женщин или за свой долг перед сеньором и королем. Но они солгут, если скажут, что жаждут только этого и ничего больше. Ибо, как я давно уже понял, ничто из этого не стоит так дорого, как воинская слава. Все влияние и власть этого мира произрастают в конечном счете не из богатства, а из славы, и мужчина, не сумевший отстоять свою честь, превращается в ничто, в мишень для презрения и насмешек. Только ради славы человек готов рискнуть своей жизнью, и так будет всегда.
— У меня два бойца, — сказал Эдо, — после Нориджа у них свой счет с датчанами, и они не упустят случая пустить кровь этим упырям.
— Я тоже беру двух рыцарей, — со вздохом согласился Уэйс.
Несмотря на его слова, я все еще читал сомнение в его глазах.
— Они пойдут с нами, если я попрошу. И не надо на меня так смотреть.
— Только если они готовы, — предупредил я. — Никто не должен идти против своей воли.
Как бы то ни было, все согласились, никто не желал отказываться от своих сеньоров, которым они обещали верную службу. Вместе с Эддой, Серло и Понсом наш отряд увеличился до десяти человек. Галфрид идти не захотел, и я не пытался давить на него, зная, что он наименее опытный боец из всех нас; взамен я возложил на него ответственность за троих ребят из Эрнфорда и просил присматривать за ними в стене щитов, если дело дойдет до сражения.
Час был поздний, но я знал, что нам нельзя терять ни минуты, и потому мы стали готовиться, чтобы как можно быстрее покинуть лагерь. Я поспешил на поиски отца Эрхембальда, чтобы он в последний раз отпустил мне грехи, когда от соседнего костра внезапно раздался крик боли.
Пузатый воин, о котором я уже успел забыть, вскочил на ноги быстрее, чем я мог ожидать от такой туши. Он потер лопатку, огляделся, и его взгляд уперся в Кевлина, Дэйрика и Одгара. Все еще хихикая, они разбежались в разные стороны, а толстяк шел к нашему костру с пылающими от ярости глазами. Я сразу узнал эту пухлую физиономию, потому что она принадлежала Беренгару ФитцВарину.
Увидев меня, он остановился и уставился, как на привидение.
— Танкред? — спросил он, глядя растерянно и недоверчиво. — Все говорили, что ты был убит валлийцами. Тебя считали мертвым.
— Они ошибались, — ответил я, не собираясь вдаваться в детали. — А что ты здесь делаешь, Беренгар?
— Один из этих гаденышей ударил меня.
Я перебил его:
— Я не об этом. Почему ты здесь, в Нортумбрии?
— ФитцОсборн прислал меня сюда с четырьмя сотнями рыцарей, — гордо заявил он, пытаясь вернуть самообладание, потому что вокруг нас уже стали собираться любопытные. — Как только валлийцы бежали за Вал, он сам отправился на юг, чтобы заняться восстаниями в Девоншире и Сомерсете. Часть людей он послал в Честер, где мятежники сражались против графа Гуго и епископа Одо. А я пошел на север. Не ожидал, что встречу тебя здесь.
Он бы и не встретил, если бы я не замешкался.
— Ну, можешь благодарить Бога, что тебе больше не придется видеть здесь мое лицо, — сообщил я.
Он нахмурился и обвел взглядом Эдо, Уэйса и всех наших людей, полностью собранных и готовых выступить.
— Куда это ты собрался? Твой лорд снова сбежал? Не хочешь драться?
Я не собирался поддаваться на насмешки Беренгара, не в этот раз.
— Наш лорд и его семья находятся в плену у Этлинга и короля Свена в Беферлике, — сказал я. — Я иду, чтобы вернуть их.
Должно быть, он подумал, что я шучу, потому что хихикнул, но видя наши торжественные лица, остановился.
— Вы же не серьезно?
Я не собирался убеждать его, потому что в любом случае можно было рассчитывать лишь на новый шквал презрения, вряд ли от Беренгара можно было ожидать чего-либо иного.
— Для этого дела мне нужны лучшие люди, — продолжал я. — Я видел, как ты дрался под Мехайном, видел, как ты захватил знамя короля Риваллона.
Это было не совсем верно, потому что в бою я потерял его из виду, и пропустил момент, когда он убил вражеского знаменосца. Тем не менее, я надеялся, что он проглотит мою лесть.
Как я и ожидал, мне не потребовалось задавать свой вопрос, ибо он сразу понял, к чему я клоню.
— И ты думаешь, после всех оскорблений, после всех обид, что ты нанес мне, я последую за тобой?
Он плюнул на землю у моих ног и отступил на шаг. Похоже, моим надеждам не суждено было сбыться.
— Ты тоже однажды пытался убить меня, — напомнил я, не желая, чтобы он взваливал всю вину на мои плечи. — Я не забыл, но буду рад простить тебя и положить конец нашей вражде, если ты готов сделать то же самое.
Как ни противно мне было это делать, но я протянул ему руку в качестве подтверждения моей доброй воли. Он с подозрением посмотрел на мою ладонь.
— Издеваешься? — спросил он. — Я не знаю, что ты задумал, но ты издеваешься. Я не попадусь в твою ловушку.
Он пошел прочь, потирая плечо. Впрочем, ничего другого я от него и не ожидал. И все же какая-то часть меня надеялась, что мы могли бы, по крайней мере, разрешить наши разногласия, даже если он не мог заставить себя предложить мне в помощь свой меч.
— Старый друг? — спросил Эрхембальд, с интересом наблюдавший за всей сценой.
— Вряд ли.
Я был не в настроении пускаться в объяснения, но священник и не настаивал.
— Десять человек против тысячи, — сказал он. — Танкред, ты же понимаешь, что не обязан это делать. Нет стыда в том, чтобы изменить свое решение, пока не поздно.
За прошедший год мы стали хорошими друзьями с отцом Эрхембальдом, и было ясно, что он беспокоится за меня.
— Я дал клятву Роберту на святых мощах перед лицом Господа нашего, — ответил я. — Я буду проклят, если нарушу эту клятву. Ты сам это знаешь.
Он вздохнул.
— Бог видит, какая это непосильная задача. Он не накажет тебя за отказ. Он милостив, и простит тебя.
— Я сам себя не прощу, если оставлю Роберта с отцом и сестрой на смерть.
Печаль наполнила его глаза, хотя он и опустил голову, чтобы не выказывать ее.
— Тогда делай, что должен.
— Бог защитить нас, — сказал я с надеждой. — Мы вернемся.
Эрхембальд кивнул и сжал мою руку. Вместе мы помолились за наше спасение и семью Мале, а потом он выслушал мою исповедь и отпустил грехи.