Расколотое небо
Шрифт:
— Ссорится, — ответила она.
Вендланд сразу понял, что она имела в виду.
— Метернагель поддает жару?
— Но ведь он прав, — сказала Рита. — Почему же они ему не верят?
— Это вас огорчает? — спросил Вендланд без тени превосходства. Поэтому ей нетрудно было ответить утвердительно. — Мне тоже часто бывает не по себе. Еще до сих пор, — признался он.
Между ними сразу установилась атмосфера откровенности. Как это случилось — трудно было объяснить. Помогла, пожалуй, и старая темная улица, и день, который остался позади.
Чем вызвано такое настроение Вендланда, Рита не задумывалась.
— Недоверие
Он замолчал, не желая распространяться, а Рита задумалась над его словами. Ей было приятно, что он судил обо всем без предвзятости и раздражения. Только теперь ей пришло в голову, что редко с кем нынче можно разговаривать спокойно.
Они остановились у крохотного домика, как-то криво-косо втиснутого в узенькую улочку с вкривь, и вкось расставленными домами рудокопов.
— Вот здесь мы и живем, — сказал Вендланд. — Раз в год, в день рождения матери, у нее собирается вся семья. Сегодня мы пригласили и Руди.
Он сунул пальцы в рот и резко свистнул. Из темноты вынырнул худенький шустрый мальчонка с большими темными глазами.
— Мой сын, — пояснил Вендланд.
Рита удивилась, узнав, что у него есть сын, она попыталась представить себе подходящую для такого человека жену, но это ей не удалось. На его лице проступило выражение, которого она никак не ожидала: нежности и какой-то неосознанной печали.
А потом Руди Швабе, Эрнст Вендланд и его сын исчезли за дверью домика. Оба взрослых нагнулись у низкой притолоки, мальчик, которому это еще не требовалось, тоже нагнулся, подражая взрослым. Желтый треугольник света на несколько секунд упал на улицу, в воздухе легким облачком повис аромат жаркого, потом дверь захлопнулась, и Рита с Манфредом остались одни.
Они добрались до ближайшего ресторанчика — старинного погребка, отыскали местечко в углу, и Манфред составил обильное меню, не на шутку поразив Риту.
— Этого ты за мной еще не знаешь, — сказал он. — Я люблю поесть. Утром я желал бы, как американский президент, пить сок грейпфрута, на второй завтрак по-английски пить чай, обедать изысканно, как французы, на десерт пить чисто по-немецки кофе с тортом, а ужинать по-русски, обильно и сытно…
— Надеюсь, ты знаешь, что я плохая повариха? — испуганно спросила Рита.
— Я умею готовить сам, — заверил он ее.
Они пили охлажденное белое вино, подливая в него воду. Руки их, когда они чокались, слегка соприкасались.
«Все можно переживать вновь и вновь, — подумала Рита, — но всегда только с ним». Они уже настолько хорошо знали друг друга, что были уверены в своих чувствах, и в то же время настолько еще плохо, что каждый раз поражали друг друга новыми чертами. И даже едва уловимое сближение между ней и Вендландом, о котором Рите не хотелось говорить, приближало ее к Манфреду.
— А ты знаешь, что такое пиршество мне и во сне не снилось? — спросила через некоторое время Рита. — И что в моей жизни еще не было такого дня? Я даже не представляла себе, какие могут быть прекрасные дни!
Было уже совсем поздно, когда они выехали на шоссе. Луна, не видимая за легким покровом облаков, разливала вокруг призрачный голубой свет, резко отделявший небесный свод от черного шара земли. Рита не могла досыта наглядеться на этот свет, для которого не находила ни названия, ни сравнения — на этот свет, одновременно мягкий и суровый.
Неожиданно слева от них, как раз на границе земли и неба, вынырнул огненный остров. Они быстро приближались к нему. Вскоре можно было уже различить отдельные огни: на земле — желтые световые цепочки, над ними — единичные красные огоньки. А дальше, на светлом фоне неба, возникли черные силуэты заводских труб. Откуда-то потянуло смрадом, пришлось поднять стекла.
Они снова попали в орбиту большого индустриального города.
Уже лежа в постели, лицом к стене, Рита услышала, как в комнату тихо вошел Манфред. Зашуршала бумага.
— Кому-то сию секунду исполнилось двадцать лет. Пробило полночь, — сказал он.
Рита повернулась. Он стоял перед ней с букетом гвоздик. Она сосчитала: их было двадцать.
— Спасибо, — только и сказала она, — спасибо.
Никто тогда не думал, что за первыми знойными днями последуют долгие недели, опаленные жаркими лучами небесного светила. Словно какое-то сказочное чудовище задумало сжечь своим дыханием землю. Ночной сон не освежал, а днем утомленные слепящим светом глаза следили за величественно-размеренным движением раскаленного шара по высокому бледно-голубому небу. Высыхали луга, на корню сгорали хлеба. Деревья еще в середине лета сбросили пожелтевшую листву, и на ветвях набухли новые почки — случай, дотоле невиданный. В садах созревали и наливались сладкие сочные плоды, какими обычно бывают лишь дары юга. Трудно было совладать с их обилием, и по ночам слышалось, как с глухим стуком падают на землю перезрелые яблоки и груши.
Риту не трогало это зловещее равнодушие природы. Из всего, что она видела в те дни, ярче всего запечатлелось в ее памяти лицо Рольфа Метернагеля. Она заметила, что глаза его, до тех пор насмешливые и выжидательные, стали зоркими и цепкими, жесткими и волевыми. Иногда, в часы сомнений и отчаяния, эти глаза были единственным, что поддерживало ее. Позже она поняла, что именно этот измотанный, но упорный человек оградил ее от бесплодной погони за призраками. Все действительно свершилось, но не во имя громкой славы, нет. У нее на глазах один человек взвалил на себя непосильный груз и, никем не понуждаемый, не требуя оплаты, начал борьбу почти безнадежную, под стать лишь битвам прославленных героев древности; он жертвовал сном и покоем, терпел насмешки, гонения, неприязнь. Рита видела его поверженным, думала — ему никогда не подняться. Но он поднялся, и взгляд его обрел какую-то устрашающую, почти дикую силу. И когда он почти не ждал этого, рядом с ним встали и другие, они говорили то, что сказал он, действовали так, как предлагал он. Рита увидела, как он переводил дух и в конце концов одержал победу. Этого ей не забыть вовек.
Рольф Метернагель раскрыл свою тетрадь. Он протягивал ее всем и показывал цифру на последней странице, обведенную красным карандашом, — трехзначную цифру.
— Потери рабочего времени в нашей бригаде за последний месяц.
Все только пожимали плечами. Ничего нового в этом для них не было. Они поглядывали на Гюнтера Эрмиша. Тот вписывал что-то в свои расчеты и отмалчивался. Кто же на деле был здесь бригадиром?
— Я изучил первопричины наших потерь, — сказал Метернагель.
— Ну и покажи начальству, — отозвался кто-то.