Расколотый разум
Шрифт:
Я тут же позвонила Марку, но он не отвечал. Я оставила сообщение и ходила из комнаты в комнату, от телефона, с которого я звонила Джеймсу, до переднего окна, откуда я звонила Марку.
Я ни на секунду не задумалась, что это может быть кто-то другой. Я часто заставала Марка перед ней, озадаченного. Он протягивал руку, будто бы хотел коснуться лица Мадонны. Когда раздался дверной звонок, я подпрыгнула. За дверью стояла Аманда, прижимая икону к груди.
– Смотри, что я нашла вчера утром у себя на крыльце, – сказала она и протянула мне икону.
Я взяла ее. Мои руки
– Вчера утром? – наконец смогла выдавить я. – А почему ты так долго несла ее сюда?
Аманда ничего не ответила. Она улыбалась. Я сама ответила на свой вопрос:
– Потому что ты не была уверена, что вообще собираешься ее возвращать.
Казалось, Аманда подбирала слова.
– Я была тронута поступком Марка.
– И ты так ее хотела. Очень сильно. Как и я.
– Да, это так. И я попросила отдать ее мне. Но ты отказала.
– Отказала. И именно это имела в виду. Думаю, что этот отказ мне еще выйдет боком, – сказала я.
– Да, так и будет. Может, совсем не так, как ты ожидаешь. Обычно у таких поступков есть свои последствия.
А потом она развернулась и ушла. Моя лучшая подруга. Мой враг. Моя путеводная звезда. И вот теперь она ушла, оставив мне лишь чувство невосполнимой утраты.
Дженнифер, у тебя плохой день. Дженнифер, у тебя плохая неделя. Дженнифер, это, пожалуй, худшие десять дней, и они еще не кончились. Доктор Дзиен увеличил дозировку галантамина. Он увеличил дозировку кветиапина. Он увеличил дозировку сертралина.
Когда звонит Марк, я лгу ему, что ты в порядке, что ты просто сейчас задремала. Или вовсе не беру трубку, когда вижу его номер на определителе. Фиона все знает, она тут каждый день. Она прекрасная дочь. Тебе с ней так повезло. Я буду молиться за тебя, я прочту молитву с четками. Я буду молиться святой Димфне, покровительнице душевнобольных. Или моему любимому святому Антонию, помогавшему найти потерянные вещи.
Что же ты потеряла? Свой бедный, бедный разум. Свою жизнь.
Мы с Фионой идем на ланч. В китайский ресторан. Мое предсказание из печенья: «Чтобы иметь хорошие воспоминания, необязательно иметь хорошую память».
– Ты никогда не смиришься с этим дерьмом, – говорит Фиона.
Аманда всегда называла меня бесстыдницей. Она считала это комплиментом. Бес-стыд-ница. Без стыда. Я всегда врала священнику на исповеди, потому что и подумать не могла о тех вещах, за которые надо было просить прощения. Аманда говорила мне:
– Люди, доводящие такие вещи до крайности, называются социопатами. У тебя есть все шансы им стать. Обрати на это внимание.
Благослови меня, святой отец, ибо я согрешила.
С момента последней исповеди прошло сорок шесть лет.
Как же летит время.
Так всегда происходит. Я просыпаюсь пораньше в надежде
– Дженнифер! Что ты наделала?..
– Прошу прощения? – говорю я, но блондинка уже вышла из комнаты. Она тут же вернулась с синим полотенцем в руках, набросила его на мои плечи. Обхватив мои плечи, она выводит меня из кухни.
Я замечаю, что мне необычно холодно, что ручейки воды стекают по моей ночной рубашке на деревянный пол. Я вижу свои следы на полированных дубовых досках пола. Блондинка говорит со мной, пока мы поднимаемся по лестнице.
– Ну что за утро ты выбрала для таких фокусов. И что за время. Разве я не говорила тебе? Разве я не писала этого в твоем блокноте? Разве мы не обсуждали это вот только вчера вечером? Ей-богу, такое чувство, что это у меня едет крыша в этом доме.
Она снимает с меня мокрые вещи, вытирает и одевает в синюю юбку и красно-синюю полосатую кофту, не замолкая ни на секунду при этом.
– А теперь просто веди себя нормально. Просто отвечай на вопросы. Будь спокойна. Не скандаль. Это просто визит вежливости. Очень дружественный. Не из-за чего беспокоиться. Не нужно беспокоить Фиону и твоего адвоката. Это не тот случай, просто не тот, и все. Несколько вопросов – и она уйдет.
Мир сегодня приглушенный. Будто бы на мне шляпа с густой вуалью. Цвета мягкие и тусклые, все чувства притупились. Все затемнено вуалью. Это не лишено приятности. Но может быть опасно. Тебе кажется, что ты укрыта этой пеленой, а потом оказывается, что все это время они видели тебя. Выставленную на всеобщее обозрение.
Не то что бы мне было стыдно за свои поступки. Или хотелось бы что-то изменить в прошлом, если бы это было возможно. Это всего лишь похоже на то, что ты могла сказать или сделать. Потрясающий риск, на который ты только что пошла. И вот я сижу за кухонным столом, передо мной та странная женщина. Такое чувство, что у меня склеились челюсти и у меня нет сил их разжать. Я едва могу держать глаза открытыми. Спать. Спать.
Я помню, как включила душ. Как намылила руки и ноги. Помню, что рубашка показалась мне лишней. Но кусочки мозаики не сложились в единое целое. Слишком медленно. Слишком неважно.
Женщина задает мне вопросы. Сложно сосредоточиться.
– И еще раз: где вы были в середине февраля?
– Здесь. Я всегда здесь.
– А если точнее, пятнадцатого и шестнадцатого числа? Вы были тут? Вы не выходили из дома?
Я собираюсь, тянусь за блокнотом. Пролистываю страницы. Тринадцатое. Четырнадцатое. Восемнадцатое февраля.
Вмешивается блондинка.
– Мы пытаемся документировать как можно больше. Она любит перечитывать записи, когда ей становится хуже, когда она подавлена. Но, полагаю, что мы пропустили этот день. И все же, если происходит что-то необычное, я это записываю. Ее дочь на этом настаивает.