Раскрашенная птица
Шрифт:
Митька слегка шевельнулся. Он припал к окуляру прицела и вжал приклад винтовки в плечо. На его лбу заблестели капли пота. Одна из них покатилась вниз, пробралась через кустистую бровь, показалась у переносицы и по щеке скатилась к подбородку. Пока она добиралась до губ, Митька трижды выстрелил.
Я зажмурился и снова увидел деревню. Там на землю осело еще три тела. Остальные крестьяне в панике разбегались, не слыша на такой дистанции звуков выстрелов и не понимая, откуда ведется огонь.
Деревню охватил страх. Безумно рыдая, родственники убитых тащили за руки и за ноги неподвижные
Митька еще раз осмотрел деревню. Должно быть, на улице никого не было, потому что осмотр занял много времени. Вдруг он отложил бинокль и схватил винтовку.
Я размышлял. Наверное, какой-нибудь молодой парень возвращался домой, пробираясь между сараями и стараясь укрыться от снайпера. Вот он остановился и, не зная откуда могут прилететь пули, осматривается. Как только он подошел к густым зарослям шиповника, Митька снова выстрелил.
Человек остановился, как пригвожденный к месту. Он стал на колено, попытался согнуть другую ногу и свалился прямо на куст шиповника. Колючие ветки глубоко прогнулись.
Митька отдыхал опершись на винтовку. Крестьяне спрятались по домам и никто не думал выходить.
Как я завидовал Митьке! Я вдруг понял многое из того, что однажды говорил один солдат. «Человек, – сказал он, – это звучит гордо». В человеке идет постоянная война. И он сам решает, победить, или остаться побежденным, или самому вершить правосудие. Сейчас Митька Кукушка, сам определил меру мести за своих друзей, не оглядываясь на других, рискуя своим положением в полку и званием Героя Советского Союза. Но если бы он не отомстил, зачем же тогда он совершенствовался в искусстве стрельбы, тренировал глазомер, руки и дыхание? Что стоило бы для него звание Героя, так уважаемое и почитаемое десятками миллионов его сограждан, если бы он не был достоин его в своих глазах?
И это еще не все. Как бы ни любили человека, как бы ни восхищались им, прежде всего он живет в себе самом. Если он не в ладу с собой, если он озабочен тем, что не совершил чего-то, что обязан был совершить, чтобы сохранить чувство собственного достоинства, он похож на «печального Демона, духа изгнанья, мечущегося над грешною землей».
И еще кое-что я понял. Много тропинок и подъемов ведет к вершине. Но этой вершины можно достичь в одиночку или с помощью верного друга – вроде того, как мы с Митькой карабкались вверх по дереву. Это была особая вершина, в стороне от марша трудящихся масс.
Ласково улыбнувшись, Митька отдал мне бинокль. Я впился взглядом в деревню, но увидел только наглухо запертые дома. Только куры и индейки с важным видом прогуливались по улицам. Я уже было отдал ему бинокль, когда увидел, как из-за домов вышел большой пес. Он взмахнул хвостом и почесал задней ногой за ухом. Я вспомнил Иуду. Именно так он чесался, злобно поглядывая на меня, когда я висел на крючьях.
Я тронул Митьку за руку и кивнул на деревню. Он подумал, что я увидел людей и припал к оптическому прицелу. Никого не увидев, он вопросительно посмотрел на меня. Я знаками попросил убить пса. Удивившись, Митька отказался сделать это. Я снова попросил. Неодобрительно посмотрев на меня, он снова отказался.
Мы сидели молча и прислушивались к встревоженному шелесту листвы. Митька в последний раз осмотрел деревню, потом сложил треногу и снял оптический прицел. Мы начали медленно слезать с дерева. Иногда, повиснув на руках и нащупывая ногами опору, Митька мычал от боли.
Он закопал стреляные гильзы в мох и уничтожил все следы нашего присутствия. Потом мы отправились в лагерь, откуда уже доносился громкий рев проверяемых механиками машин. Назад мы пробрались незамеченными. После полудня, когда все были на службе, Митька вычистил винтовку и прицел и положил их в футляр.
К вечеру он повеселел и, как прежде, пел у костра песни о красавице Одессе, об артиллеристах, которые мстили за матерей, потерявших в войне своих сыновей.
Солдаты сидели вокруг костра и хором подпевали ему. Далеко было слышны их сильные звонкие голоса. Из деревни доносился монотонный погребальный перезвон колоколов.
18
Только через несколько дней я смирился с тем, что придется расстаться с Гаврилой, Митькой и остальными полковыми друзьями. Но Гаврила твердо объяснил мне, что полковыми друзьями. Но Гаврила твердо объяснил мне, что война уже заканчивается, что моя родина полностью освобождена от немцев и что по закону потерявшиеся во время войны дети, должны быть доставлены в специальные дома, где они будут жить, пока не выяснится судьба их родителей.
Едва сдерживая слезы, я смотрел ему в глаза пока он все это говорил мне. Гавриле тоже было явно не по себе. Я знал, что они с Митькой обсуждали мое будущее и при малейшей возможности оставили бы меня в полку.
Гаврила пообещал, что если через три месяца после окончания войны мои родители не объявятся, он сам позаботится обо мне и отправит в школу, где меня снова научат говорить. Пока же, он настоятельно советовал, чтобы я не трусил, помнил его науку и каждый день читал советскую газету «Правда».
Мне вручили вещевой мешок полный подарков от солдат и связку книг от Митьки и Гаврилы. Я был одет в форму солдата Советской Армии – полковой портной сшил ее специально для меня. В кармане оказался маленький деревянный пистолет с портретом Сталина на одной стороне ручки и Ленина – на другой.
Пришло время расставаться. Я уезжал с сержантом Юрием – у него были дела по службе в том городе, где принимали потерявшихся детей. В этом промышленном, самом большом в стране городе я жил до войны.
Гаврила убедился, что я снабжен всем самым необходимым и еще раз проверил мое личное дело. Он включил в него все, что я сам рассказал ему о своем имени, о довоенном доме, то, что помнил о родителях, городе, в котором жил, о наших родственниках и друзьях.
Водитель завел двигатель автомобиля. Митька похлопал меня по плечу и дал мне наставление, чтобы я всегда защищал честь Советской Армии. Гаврила крепко обнял меня, а остальные друзья, по очереди, как взрослому, пожали мне руку. Мне хотелось плакать, но я изо всех сил старался держаться невозмутимым.