Расписание тревог
Шрифт:
Ветлугин, сидя в кровати, встретил их настороженным взглядом и сказал соседям:
— А вот мои подопечные.
Потом улыбнулся разбитыми губами:
— Ну, присаживайтесь, гады.
Они смущенно присели на белые табуретки у его ног, поставив передачу на тумбочку. Ветлугин раскрыл глаза и вдруг засмеялся так, что соседи заворчали с неудовольствием. Борис исподтишка показал им кулак. Ветлугин этот жест тоже заметил и, держась за голову, захохотал пуще. Тогда уж рассмеялись и Борис с приятелем,
Друг Петя уехал, и Борис зачастил к Ветлугину, но коньяк они больше не распивали. Борис пошел в десятый класс, — Ветлугин натаскивал его по математике. Через год Бориса призвали. Из армии он писал Ветлугину каждую неделю подробные письма, а Ветлугин отвечал короткими открытками, вроде: «Давай, Борька!», «Борись, Борис!», «Старайся, сынок!» или вообще в одно слово — «Молоток!». И Борис гордился этими желтенькими открытками и хранил все до единой. Даже письма от родных не были ему так дороги.
Когда подошла демобилизация, он, не раздумывая, поехал в Сургут, где уже второй месяц бурил нефть Ветлугин. В армии Борису дали специальность механика-водителя, и поэтому его с руками-ногами взяли на тягач в транспортный цех, а Ветлугин позаботился закрепить за своей бригадой.
Прекрасный человек он был, его друг Ветлугин, вот только в личной жизни поступал бестолково. Женился на официантке, и всяк видел, что потертая была девушка. А для Ветлугина ровно бы ничего и не значило ее прошлое, может быть, он и не интересовался им. «Допустим, — старался понять Борис, — она его тоже любит. Но есть же какое-то общественное мнение?..»
Теперь, переживая за случай со снабженцем, он не имел права ни в чем осуждать друга. «Вот что надо взять за основу — они любят друг друга и, значит, автоматически счастливы…» — дошло до него наконец. Он раскрыл рот и, сосредоточившись на этой мысли, бормотал про себя «так-так-так», точно выбирал леску с матерой рыбиной.
«Но я бы, конечно, на ней не женился…» — подумал затем Борис, остро чувствуя свое ничтожество перед моральным обликом друга и вообще перед всеми ребятами, которые вкалывают теперь за него.
Впереди начинались заносы, вести машину надо было с огромным напряжением и виртуозностью, и он охотно отложил свои рассуждения, решив, что купит жене Ветлугина не два кило шоколада, как ему поручено, а пять или, лучше, шесть.
Они приближались к особенно крутому спуску. Дорожники вытянули его зигзагом, чтобы сделать положе. Это место называлось тещин язык; дескать, в обход, но к цели. Борис положил про себя ехать напрямик. Это была ошибка. Машина с ходу влетела в заснеженную впадину и угрузла по самый люк.
Два часа пластался Борис, чтобы подвинуться на несколько метров и зацепиться тросом за ближнюю сосну. Еще часа полтора тягач тащил себя из оврага, подтягиваясь на тросе, как пиром. В довершение бед правая гусеница все-таки слетела, и пришлось ее надевать, перебирать траки.
Яков Симеонович сидел в кабине безучастно, мерз, понимая, что ничем помочь не может. Именно эта оправданная здравым смыслом безучастность злила Бориса. В конце концов он накупался в снегу досыта, промок, но мерзнуть ему было некогда.
— Родину радуя, сил не щади, — со значением сказал он спутнику.
— Это временно, — бодрясь, заверил его Яков Симеонович. — Это временные трудности, молодой товарищ.
Борис только крякнул.
Медвежий угол Сургут, маленький деревянный городишко, по воле людей стал передним краем. Теплого жилья не хватало, и строители гнездились в палатках, балках, кабинах автомобилей. Несмотря на воскресный день, будняя созидательная работа не прекращалась. Лязгали на рельсах рогатые подъемники, у пылающих костров гремели бетономешалки, с такой яростью вращая серое месиво, будто сбивали масло. И всюду сновали рабочие в черных полушубках, с калеными на морозе лицами.
К вездеходу Бориса сию же минуту подбежал стремительный человек в унтах. От него валил пар.
— Слушай, кореш! — радостно заорал он, на ходу века, кивая в машину. — Сделай доброе дело, подволоки эти, салазки на седьмой участок! — он указал рукавицей на тракторные сани.
— Да у меня, знаешь, ходовая часть… — начал было Борис.
— Какая ходовая часть? Отличная часть! И сам ты просто замечательный! Эй, дистрофики! — блажил он уже на земле. — Цепляйте сани!
— Хват, — одобрительно сказал Борис.
Яков Симеонович промолчал, посмотрел на часы.
Возни с санями хватило на час с лишним, но Борис повозился бы и еще: очень уж ему понравился этот прораб и его дистрофики. Яков Симеонович наконец взмолился, и они поехали в старый город. Яков Симеонович попросил подвезти к дому. Борис выполнил просьбу, хотя и без особой охоты.
— С вас пол-литра, — сказал он в шутку.
Пассажир, чего Борис никак не ожидал, немедленно вытащил из кармана десятирублевую бумажку.
— Пожалуйста, мельче нет, но зато… купите сразу две.
Он улыбнулся слегка натянуто: цена была все-таки высоковата. Борис настолько опешил, что не сразу обрел дар речи.
— Мне две не выпить, — ляпнул он.
— Так завтра выпьете! — поощрил его Яков Симеонович еще одной улыбкой.
— З-завтра не могу.
— Ну… послезавтра, послепослезавтра!
— Уберите ваши деньги! Я пошутил!
— «Нет, знаете! Все-таки я так тоже не могу. Вы мне пошли навстречу, и я обязан… Нет, знаете, я определенно вам должен…
— Ничего вы мне не должны!