Расписание тревог
Шрифт:
Нельзя сказать, что мужчины не обращали на нее внимание. В разное время за ней ухаживали двое сотрудников и даже один командированный. Но дальше двух-трех встреч дело не заходило из-за ее квартирных дел — любой разговор она переводила, скажем, на преимущества паркета перед линолеумом и наоборот, или еще на что-нибудь в том же роде. Кавалеры начинали зевать и на следующее свидание не приходили. Кроме того, внешне она выглядела провинциальной дурнушкой, хотя и сложена была правильно, и черты лица были правильные, чуть смягченные полнотой. Это впечатление провинциальности
Николай появился в Москве спустя восемь лет, приехал по вызову министерии — так в его кругу называли главк. Оттуда его послали в подведомственную контору, расположенную в Кузьминках. Он сел в метро на станции «Площадь Ногина», и, когда подъезжал к «Текстильщикам», судорога свела скулы. Точно бы его ударили по лицу.
— Что с вами? — спросила у него какая-то женщина, а он не смог разжать челюсти, чтобы ответить: ничего, спасибо. Просто он увидел надпись, сделанную им когда-то на серой стенке бетонного ограждения.
Счастлива ли Таня? Вообще, что с ней? Где она? С кем? — эти и еще десятки вопросов, которые почему-то были безотлагательны, вытолкнули его из-под земли и заставили метаться в поисках справочного бюро. Он догадался взять такси, и таксист привез его к дюралевой будке Мосгорсправки, Там ему сообщили адрес Тани и перечислили все виды общественного транспорта, готового доставить его туда, — и все это стоило ему пять копеек. Сначала, однако, он съездил в контору, уладил служебные дела и только в конце рабочего дня отправился по указанному адресу. В подземном переходе он купил цветы — крошечный букет незабудок, сунул в портфель. Он не знал, какой прием ждет его у Тани, но на всякий случай купил в универсаме шоколаду и коньяку.
Таня жила где-то за Каширкой, на Кавказском бульваре; он добирался к ней больше часа. Уже в лифте он вдруг подумал, что делает глупость, но то, что влекло его сюда, в этот панельный дом, на седьмой этаж, в триста пятнадцатую квартиру, было выше здравого смысла.
Дверь на его звонок отворилась мгновенно, Таня стояла перед ним в поролоновом голубом халатике, точно таком, о каком когда-то мечтала. Свет падал на нее со спины, и он не увидел в первое мгновение морщин на ее лице и поразился тому, что она совершенно не изменилась.
— Ко-оля! — выдохнула она радостно. — А я знала, что ты придешь, именно сегодня, именно в это время. То есть я не знала, а чувствовала, что сегодня случится что-то очень-очень хорошее, а хорошее у меня — только ты, Коля!
— Ну здравствуй! — сказал он, шагнув за порог.
— Здравствуй, Коля… — Она обняла его и прижалась всем телом. Он тоже обнял ее и догадался, что она плачет.
— Ну вот… ну не надо, — сказал он. — Ну что ты…
— Это я, Коля, от радости, ты не обращай внимания, — проговорила она сквозь слезы и, отстранившись от него, попробовала улыбнуться.
Улыбка не получилась.
— Милый, милый, милый, хороший мой! — Она жадно вглядывалась в его лицо полными слез глазами. — А ты по-прежнему такой же худой, только постарел, вон уж седина на висках… Как ты жил без меня эти годы? Плохо тебе было, да?
— Погоди, — проговорил он. — Дай отдышаться.
Таня ушла в ванную, чтобы привести себя в порядок, а он тупо стоял в прихожей, не зная, куда деть себя, что делать, о чем говорить и о чем молчать. В самом деле, как же он жил без нее все эти годы? Как мог жить, как мог есть, спать, смеяться, ходить на службу? Все его семейное благополучие показалось вдруг таким суррогатом счастья, что у него снова, как недавно в метро, заломило скулы. Если бы Таня смогла простить его, если бы…
— Что ж ты стоишь, не проходишь? — сказала Таня, выйдя из ванной. — Кстати, ты обратил внимание на стены?
— Стены как стены. А что?
— Коля! — всплеснула она руками. — Это же вагонка, как мы с тобой мечтали! Помнишь?
Николаю смутно припомнилось, что чем-то в этом роде они хотели украсить стены прихожей.
— Неплохо, — буркнул он.
— А дверь? Дверь в комнату? Ты видишь, она створчатая, раздвижная!
— Да, — наконец вспомнил он проект двери, им же самим предложенный. — Что, она даже открывается?
Он взялся за ручку, попробовал сдвинуть. Дверь, как всегда, заело. Он нажал посильней, ролики выскочили из паза.
— Какой ты неловкий, — сказала Таня.
Она полезла на антресоли, сняли ящик с инструментом. Орудуя гвоздодером, приподняла дверь, втолкнула на место. Николай переминался с ноги на ногу.
Наконец они вошли в комнату, и сердце его защемило. Теперь он отчетливо вспомнил те далекие и наивные мечты по устройству их квартиры и поразился тому, как убого их материальное воплощение.
Между тем Таня извлекла из ящика письменного стола пожелтевший лист бумаги. Николай сначала узнал свой почерк, потом и этот лист — опись предполагаемой мебели.
— «Камин», — прочла Таня первый пункт и подвела его к камину. Электрообогреватель с медным уродливым дымоходом был, оказывается, камин. — Тебе нравится?
Николай хмыкнул неопределенно.
— Это «Ригонда», как мы планировали. Завести тебе что-нибудь? — Таня откинула крышку радиолы.
— Как хочешь, — сказал Николай.
Таня поставила пластинку с Бернесом, которого оба они любили тогда, и Николаю опять стало тошно: словно бы игла не по диску скользила, а бороздила душу.
А Таня, точно экскурсовод, показывала ему квартиру, сверяясь с описью, и рассказывала о том, где, когда и почем приобрела ту или иную вещь. Она увлеклась, раскраснелась, похорошела. Николай же мрачнел все больше.
— Не казни себя, — вдруг сказала Таня. — Во всем виновата только я. Что-то сломалось у нас, когда я отпустила тебя в общежитие. Надо было отказаться от этих отчимовых подачек. Как-нибудь перебились бы.