Расписание тревог
Шрифт:
Официантка ушла, поджав губы, и через полчаса, в которые Григорий успел уже несколько раз передумать, вернулась, неся на подносе салат из соленых огурцов, суп вермишелевый, суп из рыбных консервов, котлету, гуляш, чай, компот, бутылку фруктовой воды «Саяны», бутылку яблочной настойки и бутылку шампанского.
— Это все, что есть в меню, — сказала она. — Приходите завтра, будет окунь с тушеной капустой.
Жизнь, казалось, сама оберегала Григория. Он даже обрадовался этому меню, но потом, посидев минуту, вышел на улицу, подозвал какого-то мальчишку с портфелем.
— Лети в общагу, к сезонницам, скажи Колодкиной Нинке, чтобы шла
— Я быстро! — недоверчиво сказал мальчишка.
Вернувшись в зал, Григорий неверной рукой налил полный стакан настойки, заставил себя выпить. С зажмуренными глазами подождал первых тошнотворных толчков, как это всегда бывало с ним. Вино не пьянило; тогда он торопливо подумал, что, может быть, пока не поздно, пока еще трезвый, рассчитаться и сбежать отсюда, но перед ним всплыло вдруг лицо мальчишки с портфелем. Этого человека он не мог обмануть, он все-таки еще оставался прежним Григорием. Тотчас пришли на память очки для курбатовской дочки, и он заныл душой от своего падения.
Нинка Колодкина пришла не одна, привела двух подружек — молчаливую, не первой молодости Шуру и маленькую Дуську, юркую девчонку с фиолетовыми ресницами. Официантки глядели на них с неприязнью.
Дым пошел коромыслом: Какие-то неведомые личности подсаживались к их столу, вели заискивающие разговоры с Григорием, а он, победительный, глубоко убежденный в своей неотразимости, восседал как щедрый, гостеприимный хозяин.
Потом все двинулись на танцплощадку, кто-то потерялся, кто-то пристал новенький, и на танцах Григорий почему-то оказался танцующим не с Нинкой Колодкиной, не с маленькой, вертлявой Дуськой и даже не со старообразной Шурой, а с угатским парнем по прозвищу Энцефалит, Так того прозвали за перенесенную в детстве болезнь.
Долгоногий, вечно кривляющийся, Энцефалит обнимал Григория за талию, как даму в вальсе, вытягивал губы как бы в предвкушении страстного поцелуя. Григорий с бессильным смехом пытался высвободиться, но тот держал крепко и все быстрее таскал по кругу.
Стиснув зубы, Григорий изловчился и ударил Энцефалита головой в живот. Происходящее далее вспоминалось ему как бы освещенное блицем фотографа из витрины «Не проходите мимо».
Пришел в себя Григорий на пристани. С удивлением обнаружил, что сидит в лодке и держит что-то в судорожно сведенных руках. Это оказалась измятая коробка с медикаментами. В тяжелом предчувствии он раскрыл ее и немного приободрился: ампулы каким-то чудом уцелели, за исключением двух или трех. «Спирт!» — опять испугался Григорий, но вспомнил, что спирт ему не выдали, и вздохнул с облегчением.
Отковав замки, он стал потихоньку сталкивать лодку на воду. Она не поддавалась, но Григорий был даже доволен, что приходится тяжко — по крайней мере, некогда себя линчевать.
А река, тучно несущая туманные волны, готовила ему свой урок. Была уже белая полночь или утро, а он никак не мог вырваться на спокойную воду. Казалось, он бежал по ленте транспортера, и стоило хоть на минутку остановиться, как его вмиг относило к исходной точке. Он греб и греб, но мелкие весла только сбивали гребешки с волн, ничуть не помогая движению. Неимоверными усилиями ему удалось пройти километра полтора. Сделав неловкий взмах, он на секунду потерял управление, и его снесло назад метров на двести. Отчаянно Григорий подгреб к берегу, потеряв на этом еще сто метров, и все начал снова. Так греб он часа три, пока руки не онемели и все его судорожно напряженное тело не запросило пощады. Зацепившись веслом за какое-то дерево, упавшее с подмытого берега, он брякнулся навзничь на дно лодки и оцепенел. Ему показалось, что он пролежал не больше минуты. Но поднявшись, увидел, что течение опять снесло его почти под самую пристань и предательское дерево спокойно покачивалось рядом. Весла, которым он к нему прикрепился, не было.
Впервые за весь день так близко стоял Григорий к катастрофе, Оставшимся веслом он безразлично пригреб к берегу.
И все-таки еще что-то протестовало в нем. Выдернув из ворота галстук, он привязал его к цепи, потом подумал и, скинув брюки, наставил бечеву поясным ремнем. Так он и тянул кедровку, как бурлаки на картине Репина, думая даже, что, наверное, очень похож на того долговязого и худого с трубкой в зубах. И пожалел, что нет трубки.
Он шел по колено в воде, осторожно обводя лодку вокруг ломняка, стараясь чаще перебирать ногами, чтобы песок не успевал засасывать сапоги.
Иногда он по самое горло проваливался в водомоины и замирал от ужаса и глубинного холода. Где-то на второй половине пути он не выдержал, упал на песок.
— Если бы не препараты! — пробормотал он, ожесточаясь сердцем. И с этой минуты все твердил непрерывно: «Если бы не препараты, если бы не препараты…» Он, может быть, давно уже бросил бы это бурлачество, если бы не препараты.
Он брел, засыпая на ходу и инстинктивно просыпаясь перед опасностью.
Поселок уже пробуждался, уже электрик гонял движок и мычали коровы. Григорий шел по подстывшей улице, опустив голову, крепко прижимая к животу коробку.
— Бобков! — позвал его Ипполит. — Лодка в порядке?
— Она там, — вяло махнул рукой Григорий. — За мысом.
— Как за мысом? — сипло закричал Ипполит. — Ты что, собачье мясо, ты в своем уме-то?!
— Я ее привязал, — сказал Григорий, подходя к нему. — Возьмешь у кого-нибудь моторку и съездишь за ней.
— А греби?
— Я их потерял, Ипполит. Новые вытешешь. Не расстраивайся.
— Да ты что, на самом-то деле?
Григорий пошатнулся от нечеловеческой усталости и, чтобы устоять на ногах, схватил Ипполита за ворот.
— Не расстраивайся, — с трудом перекатываясь через букву «р», проговорил он. — Сходи за лодкой. Я на ней завтра опять в Угат поеду. Ты меня понял?
Ипполит оторопело молчал.
Отойдя несколько шагов, Григорий обернулся и повторил угрожающе:
— Завтра я ее снова возьму!
Домой он не вошел, а ввалился. В полузабытьи снял с себя одежду, но полез не на свою кровать, а отпихнул к стенке Марину и улегся рядом. Как издалека донеслись до него сонные протесты хозяйки. Григорий лишь сильнее прижал к себе ее мягкое нагретое тело. «Теперь не простужусь», — пришла к нему последняя мысль.
Часов в двенадцать дня его безуспешно пытался разбудить Курбатов, потом приходил кассир и завхоз, еще какие-то люди за своими заказами, но так и ушли ни с чем.
Проснулся Григорий на следующее утро с ломотой в теле и сознанием какого-то тяжкого преступления. У комода, полуодетая, стояла с гребнем Марина.
— Проснулся, засоня? — сказала она, улыбаясь.
— Здравствуйте, Марина Ивановна, — пробормотал Григорий и зарылся лицом в подушку.
Потом он услышал, как ее руки подоткнули вокруг него одеяло, и застонал от великого стыда за себя.