Расписание тревог
Шрифт:
Акт проверки, составленный рейдовой бригадой, занял около двадцати страниц. Председатель комиссии Харламов, фиксируя замеченные недостатки, не желал выслушивать никаких объяснений. Успевший покрестьянствовать в свое время, Харламов сам отлично понимал, что если бы председатель колхоза не приберег зерно, то остался бы без фуража, и тогда ему пришлось бы сдать на мясо не только племенных свиней, которые в хозяйстве не прижились, но и племенных коров. Также и овощи, сбытые непосредственно в чайные и отдельным лицам, принесли кое-какой доход, но были бы в убыток, сдай
Жиздрин в эти дни еще больше усох, пить бросил или пил, но помалу, пьяным его никто не видел. Он расхаживал по деревне степенной походочкой, колючими, всевидящими глазами посматривал на односельчан. Его старались избегать. Если кому случалось столкнуться с ним носом к носу, то этот человек либо делал вид, что не замечает Жиздрина, и быстро проходил прочь, либо заискивающе улыбался, сымал шапку. Жиздрин лишь вздергивал бровь, руки никому не подавал.
Жиздрина возненавидели, но никто открыто не осмеливался выказывать свое отношение. Почтальонка, раньше его не замечавшая, стала кланяться в пояс. С почтительной робостью она наблюдала, как Жиздрин небрежно распечатывает конверты со штампами наркоматов, обкома и исполкома.
Осенью Жиздрина вызвали на совещание рабселькоров. В этом ему удружил Харламов, составлявший списки, Жиздрин потребовал лошадь до станции, и новый председатель без звука выписал распоряжение, хотя началась уборочная и каждая гужевая единица была золотая. Вернулся Жиздрин еще более важным, с кожаной папкой, на которой сияло серебряное тиснение: «Участнику VII областного слета рабочих и крестьянских корреспондентов». Жиздрин не расставался с нею нигде, даже на работе.
Впрочем, работал он кое-как, бригадиры избегали посылать его куда-нибудь, тем не менее председатель, опасаясь неприятностей, выписывал ему трудодни. Жиздрин воспринимал это как должное, но на всякий случай помечал в блокноте, которого числа и сколько ему незаконно начислили.
Когда началась война, Жиздрина мобилизовали в трудармию. Деревня впервые вздохнула свободно. Но через четыре года вернулся он здоров и невредим, с медалью за участие в Великой Отечественной войне. Овдовевшие бабы, собираясь у Дорофеи, скорбели сердцем: «Добрых людей убивают, а таких иродов никакая холера не берет». Дорофея кивала побелевшей головой — ее Степана тоже убило на фронте.
Встретившись с племянником, она приняла его по-родственному, угостила бражкой.
— Сдала, тетка, сдала, — неодобрительно сказал Жиздрин, пригубив стаканчик.
— Да ведь и ты, батюшко, уже не паренек, — улыбнулась Дорофея его неуклюжей нежности. — Ну, теперь уж поди не станешь воды мутить? Устарел?
Жиздрин подозрительно нахохлился:
— То есть как?
— Да я об донесениях твоих начальству.
— Дело мое.
— Гляди, Митрий, однова и тебя пропишут.
— Из сахару бражка-то? — неожиданно спросил он.
— Где-е, — вздохнула Дорофея. — На солоде, а сахару-то мы давно тут не пробовали.
— И то думаю, где она сахар берет?
— Во-он ты куда-а… — протянула Дорофея.
— Именно туда. А насчет этих твоих угроз — не беспокойся, Кокорева. Я непроверенных фактов не сообщаю. Я по правде бью, по единой, по ней. Где какое нарушенье или беззаконие. — Жиздрин пружинно, с потягом, встал с табуретки. — А на мой век ее во-о как хватит! Так и учти.
В первый же день Жиздрин обошел все хозяйство, надломленное войной, все увиденное пункт за пунктом переписал в блокнот. Снова начались комиссии, обследования, ревизии, снова стали таскать правых и виноватых, и жителям деревни снова не стало житья. Хотели мужики, особенно из фронтовиков, собраться и написать на Жиздрина, но так и не собрались за недосугом, да и не лежала к тому душа.
Самое страшное заключалось в том, что люди остерегались уже не только Жиздрина, но и между собой старались не сказать лишнего.
Между, тем дети его росли. Первый год Жиздрин досаждал воспитателям ежемесячными экспедициями. Обычно он жил по два-три дня, принюхивался, приглядывался, допрашивал ребятишек и обо всем замеченном сигнализировал в облоно. В один из наездов он столкнулся с шефом детдома — капитаном НКВД Грачевым — и больше уж туда не показывался. Когда Ванька и Зинаида окончили начальную школу, их дважды отпускали к нему на лето. Но они по-прежнему дичились отца и оба раза уехали задолго до срока.
Письма сначала Жиздрин писал детям каждую неделю, однако времени стало недоставать, все его время отымала критическая корреспонденция. С годами переписка обрывалась все чаще, молчание становилось все продолжительней. Примерно в году шестидесятом обильная почта Жиздрина пополнилась денежными переводами. Односельчане догадались, что дети у него выросли и работают. То же подтверждал и сам Жиздрин: «Скоро, скоро детки моя прибудут за папкой. Надоели мне ваши тошные рожи, глядеть на вас не могу, на жуликов».
На другой день Жиздрин поднялся первым. Блюдя сон детей, страшным шепотом выругал соседа слева, снова затеявшего городьбу, и побежал в сельпо. Там он купил две бутылки вермута, не удержавшись, чтобы не сделать запись в жалобной книге: почему вермут продается без сургуча на пробке. К его приходу Иван уже затопил печь и Зинаида пекла оладьи.
Подождали тетку Дорофею, но та сказалась больной и прислала с этим известием чью-то девчонку. Сели за стол втроем. Зинаида у плиты преобразилась, ухаживала за отцом и братом, румянилась от похвал.
— Невеста! Чистая невеста! — восхищенно заключил Жиздрин.
— Не невеста, а замужняя женщина, — поправил Иван.
— Да что ты?
— Муж у нее толковый.
— Да кто же он?
— Витя Конев, из нашей группы, — ответила смущенно Зинаида. — Он тебе понравится, пап. Мы его звали с собой, но он ужасно застенчивый.
— У нас план какой? — сказал Иван деловито. — С недельку погостим, заберем тебя — и к Виктору. Им с Зинаидой квартиру дали. Поживете втроем, а я защищусь на будущий год и тоже к вам. Годится?