Расписание тревог
Шрифт:
Лечение не было обременительно ни для медперсонала, ни для больных. По утрам лечащий врач совершала обход, выслушивала пациентов и прописывала назначения. Они были для всех одни: четырехразовые инъекции пенициллина.
Лечащий врач Ирина Леонидовна была молодая женщина с непомерно развитыми бедрами, хотя в талии узка и в плечах самая обыкновенная. Если бы не эти бедра и не заикание, она отличалась бы от прочих врачей больницы только вятским произношением. Зуева она невзлюбила с первого взгляда. Едва он пожаловался
Очевидно, сознание незаурядности телосложения, омраченное равнодушием тех, кого оно должно было поразить в самое сердце, вкупе с недостатком речи сделали из нее то, чем она стала. Если бы, однако, стереть с ее лица выражение озлобленности и рефлексии, да прибавить зарплаты, да поселить в отдельной квартире, то на первый план выдвинулись бы совсем иные черты. Ирина Леонидовна переехала в Москву недавно. Получив комнату в коммуналке, она вскоре убедилась, что шансов устроить личную жизнь на данной площади нет никаких и на кооператив в ближайшие годы собрать не удастся. И то женственное, неглупое и даже задорное, что прежде составляло основу ее характера, сошло на нет.
Зуева как вновь поступившего она слушала чуть дольше, чем остальных, с брезгливой миной пальпировала живот.
— Г…де у тебя печень? — спросила она.
— Где у всех.
— Н…ет там!
— Не знаю, всегда была.
— Ирина Леонидовна, — обратился к ней Сашка. — Что за дела? Меряю пульс — на руке шестьдесят, а на ноге восемьдесят!
— П…ора выписывать!
— Ой, можно сегодня?
— Л…ежи! П…ульс у него! Чего мокрый-то весь?
— Конденсация!
— И г…олова вся м…окрая.
— Работает, вот и потеет!
— Остряк. Б…рагин. Фамилия какая-то запьянцовская.
— Какую дали!
— Скажи т…ридцать т…ри.
— Тридцать три.
— Еще!
— Триста тридцать три!
— Я не прошу т…риста! Просто тридцать т…
— Тридцать три! Сорок четыре! Пятьдесят пять!
— Хватит! Р…азговорился.
— Лобочес, — поддакнул Горохов.
Этот при появлении врачихи весь расцветал, лоснился каждой складкой лица; глаза в постоянном подозрительном выкате утягивались под надбровные дуги, сокращались до диаметра шнурочных фисташек. Очень уж он хотел понравиться… Смысл его искательств был весь наружу — началась пора снегопадов, и Горохов рассчитывал отлежаться в тепле. Ирина Леонидовна на его заискивание реагировала строго, но, в общем, благоволила к нему больше, чем к остальным.
Зуеву лежать было муторно. Болели мягкие ткани, истыканные шприцами; болеть они начинали еще до укола, когда он вставал в очередь под дверь процедурной. Сестры кололи по-разному, некоторые почти неслышно, другие словно задавались целью дырявить как можно больней. Впрочем, и те и другие дружно бранили его за мешкотность. Вины же Зуева не было, просто сестра-хозяйка выдала ему рубашку не по росту, и, пока он выпрастывал подол из штанов, сестры теряли темп и нервничали. Зуев сердился тоже:
— Вашими иголками только носки вязать!
Негладко было у него и на сердце. Часами разглядывая потеки на потолке, он тосковал по дому, по жене Алевтине и дочке. Ярославна в отличие от родителей была урожденная москвичка, ходила в садик. В часы посещений из-за карантина Зуев общался с ней через стеклянную перегородку и не мог ни полялькать, ни приласкать. Алевтина появлялась накрашенная, под хмельком. Работала она на мясокомбинате, в колбасном цехе, и приносила в дом вдвое больше, чем Зуев, но этих-то дурных денег он и боялся. В минуты душевной близости уговаривал ее переменить работу, пойти на стройку или в тот же ДОК. Алевтина только смеялась.
Теперь, когда Зуев находился в больнице и Алевтина осталась без его контроля, в голову лезли самые мрачные думы. Так и виделось, что Алевтиной заинтересовались органы, что какие-нибудь краснорожие мясники мнут ее в колбасных подвалах, известно, пьяная баба себе не хозяйка; или, того горше, дочка сидит голодная и неухоженная, а мать гуляет. С каждой встречей он все настойчивее упрашивал Алевтину развязаться с сотоварищами, не встревать в их махинации, и, кажется, упросил.
Чтобы скоротать время, Зуев крутил сестрам фунтики под таблетки, как-то раз починил каталку, врезал в процедурной новый замок.
За этой работой его застал заведующий отделением, временно исполняющий обязанности главврача.
— Как фамилия? Зуев? А, из ДОКа? А ну пройдемте!
Зуев поплелся за ним на первый этаж, теряясь в тревожных догадках.
Кабинет главврача был сплошь заставлен пиломатериалами.
— Вот какое дело, Зуев, — сказал заведующий. — Облицевать стены сможете?
— Чем?
— Вот этими самыми панелями.
— Смогу, поди…
— Н-вот и займитесь! — У заведующего была манера больно тыкать указательным пальцем собеседника, когда произносил свое «н-вот». — Кстати, как ваше самочувствие?
— Температуры нет, — ответил Зуев.
— Это очень хорошо!
— Я извиняюсь, — осмелился Зуев. — Как вас по имени-отчеству?
— Вектор Петрович. Не Виктор, а Вектор.
— Вектор Петрович, тут работы недели на две, а мне осталось лежать десять дней.
— Будешь лежать, сколько понадобится. Температуры у тебя, положим, нет, но возможны осложнения. Так что лечись, Зуев. Прочное здоровье — главное в любой биосистеме, в том числе в человеке, н-вот!
— Помощники потребуются, — сказал Зуев.
— Нет проблем. Бери всю палату.
— Да нас всего-то трое.
— Сегодня будет пятеро, — улыбнулся заведующий. — Инструментом обеспечить не могу, соображай сам. — Он отцепил от связки ключ и протянул Зуеву. — Не забывай запирать.
— Так завтра можно приступить?
— Можно и сегодня, н-вот!
Четвертый появился перед обедом. Это был высокий костлявый человек с ресторанными бакенбардами и подусниками, на вид лет шестидесяти. На вопрос: как звать-величать, ответил просто: