Расписание тревог
Шрифт:
— Держите!
Барышев поблагодарил; дело пошло много быстрей и легче.
— То-то! — сказал конопатый.
— Слушай, — улыбнулся Барышев. — А ты почему такой конопатый?
Стекольщики загоготали.
— Он у нас не конопатый! Он крапчатый!
— А через сито загорал! — ответил конопатый и захохотал сам, откровенно радуясь, что нашелся ответить в масть, никого не обидел и себя не посрамил.
— Коля! — сказал он щедро и протянул руку.
Когда Барышев покончил со вторым щитом и перенес готовые мостки,
— Интересно узнать, это вас жильцы наняли?
Барышев пилил, собираясь с ответом.
— И по сколька с носа? Поди, копеек по двадцать?
— А тебе мало? — оборвал его старшой. — Если с кажной квартиры, хм… рублей восемьдесят получается… Вон домина-то какой.
— Да я просто так, — сказал Барышев. — Размяться захотелось.
— А-а, — протянул миролюбивый. — Конечно, ежели труд умственный, размяться хорошо. Голова отдыхает. Вы кто по специальности будете?
Барышев не любил называть свою профессию без нужды; люди тотчас начинали рассказывать о болезнях и просить совета. Но здесь все были здоровы, как волы, и он сказал правду:
— Врач.
— Да что вы! — обрадовался миролюбивый. — Посоветуйте, что делать: как с вечера выпью, так наутро голова разваливается! На два полушария! Иногда на три!
— Настаивайте на ампутации, — сказал Барышев.
Стекольщики дружно расхохотались.
И тут впервые за все время заговорил четвертый — напарник миролюбивого. Слова у него выходили туго, и он для облегчения выпячивал тяжелые губы:
— А можете себе представить, мужики… Я вчера прочитал, что такое Вселенная… Я ужаснулся. От самой близкой звезды свет идет триста лет… с гаком! Жуткое дело…
Барышев, прислушиваясь к их мирной беседе, улыбался — рассеянно и устало. Как всегда, физическая работа принесла ему покой и умиротворение; он пилил и пилил и нет-нет да оглаживал взглядом дощатую стежку, что двойной линией пересекала топь.
По мосткам уже ходили в обоих направлениях. Встречающиеся вынуждены были обняться, чтобы разминуться. Когда встретились Крупеник и Пунтаков, Барышев рассмеялся от удовольствия. Крупеник брюзгливо перекосил лицо, комендант выругался, но иного выхода не было — обнялись. Проходя мимо Барышева, Крупеник спросил с обидой:
— Почему не было объявления о субботнике? Вечная история — никто никогда ничего не скажет!
— Успокойтесь, никто ничего и не объявлял. Я сам.
Крупеник потоптался, обдумывая, нет ли ему какого ущемления в ответе врача, ничего не нашел, однако же и не уходил, сопел заложенным носом.
Подошел Гогелия, положил Барышеву руку на плечо:
— Молодец, Серожа! От всего дома тебе спасибо. И пойдем, пожалуйста, чачу пить за твое здоровье.
— Мартышкин труд, — сказал Крупеник. — В понедельник поедут машины и все разломают. Вспомните тогда, что я говорил.
— Лучше бы ты ничего не говорил, дорогой, — сказал Гогелия. — Лучше бы ты молчал, как это благородное дерево. И выделял кислород.
Крупеник стерпел, только асимметричное его лицо стало еще обиженнее.
— Так как, Серожа? — с надеждой спросил грузин. — Пойдем? Чача тутовая, чистая, как слеза!
Барышев отказался и на сей раз. Ныли плечи, горели ладони, но урок свой он еще не исполнил, еще оставались два неразрезанных щита.
— Не надо, я сам! — запротестовал он, когда Гогелия и Крупеник понесли к тротуару готовые звенья. Но встать сил не хватило, не смог разогнуть спины.
Стекольщики уже кончили свою работу и подошли к нему.
— Черт знает что такое. Заедает, и все! — сказал Барышев.
— Так это у вас опять развод свело! — Коля крапчато-конопатый оттеснил Барышева. — Ну-ка, я попробую! Оно самое, свело, — продолжал он, допиливая его зарез. — Разве ж это пила?
Он распилил всю поперечину и протянул ножовку старшому:
— Вась, скажи свое слово. Это пила?
— Барахло, — рассудил старшой, с презрением осмотрев зубья и запуская ножовку в сырое дерево.
Попробовать, какая никудышная ножовка у доктора, напросился миролюбивый. Он тоже сошелся с товарищами в оценке ее режущих качеств.
Последний разрез сделал молчун, но говорить ничего не стал, только вытянул губы и почмокал неодобрительно.
Мостки получились ровные, как строка, и соединили дом с бетонированной площадкой, откуда можно было уже сухой ногой ступить на шоссе.
Утром следующего дня Барышев стал свидетелем ссоры между бригадиром стекольщиков и водителем самосвала, переехавшим мостки в двух местах.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мужья да жены
В палате оказалось всего двое: пожилой, в седом ежике, краснолицый мужик и паренек на вид лет восемнадцати, а то и меньше, с усиками и длинными волосами. Некоторое время они молча наблюдали за Зуевым. Мужик пучил глаза, молодой щурился, грыз кулак.
Зуев прошел к свободной койке, сунул в тумбочку целлофановый пакет с утренними принадлежностями, лег поверх постели и заложил руки за голову.
— Здравствуйте, — сказал он.
— Здорово ночевал, — сипло отозвался мужик и продолжал прерванную его приходом ссору. — Поскольки ты отпетый фулюган и где тольки тебе подобрали… а я человек заслужонный, я во фронтах участвовал!
— Ну и молодец!
Минут пять стояла зловещая тишина. Затем мужик выдвинул из тумбочки ящик, извлек оттуда карандаш и тетрадку и стал писать, диктуя себе по слогам:
— «Иуристу Министерства Обороны С.С.С.Р. по делам. Заявление на гражданина Брагина Александра. Поскольки таковой есть отпетый фулюган и где тольки его подобрали, прошу принять санкцию».