Распутье
Шрифт:
– Не права баба Катя, хоть я и люблю ее. Разве этот корень не бессмертен? Человек умер – стал этой травой, этим корнем.
– Слышал уже, пустое всё это. Я одно понял, что все народы хоть как-то хотят себя обессмертить. Ты души переселяешь в травы и деревья, наши – в потусторонний мир. Всем страшно, что ты превратишься в ничто. – Журавушка сгреб горсть земли, высыпал на грядку. – Вот в это, в горсть земли. Этим станем ты, я, наши побратимы. Страшно, но к этому надо привыкать. И жить так, чтобы душу свою оставить в душах людей, как это сделал Тинфур-Ламаза, а не искать для своей души место в раю, аду аль в диких травах. В людях надо себя искать. Может быть, правильно делает тот же Силов, что радеет для Расеи, если только это идет от души, а не от жадности.
Арсё удивленно смотрел на побратима, так же удивленно молчал. Вздохнул и сказал:
– Ох ты! Ты стал таким же великим, каким был Тинфур-Ламаза, а я тебе не верил. Прости, побратим, буду всегда и везде верить.
– Спаси Христос на добром слове. Не пришибёшь, ежли что… Наше бессмертие в добре нашем – так нас учил дед Михайло. Не верилось. Годы заставили поверить.
– А я верю, если я буду делать добро, то я стану корнем женьшеня, – мотал головой Арсё. Оглушил его своей правдой Журавушка.
– Верь не верь, а как оно будет… Если послушать тебя, то корней бы не убывало в тайге, а манзы уже стали жаловаться, что корней стало меньше, не еловых, конечно, а женьшеневых.
– Значит, добрых людей стало меньше.
– Неправда. Добрых людей на земле всегда больше, чем злых. Не успели в точности спросить деда Михайло о бессмертии, уж он-то бы ответил. Но чую душой, что такие люди только могут быть бессмертными, о которых часто говорят и вспоминают. Все, кто рвался через богатство в бессмертие, давно уже забыты. Тот же Безродный со своим мраморным дворцом, тот же Тарабанов. Кое-кого то же ждёт. Из земли взят – в неё и пойдёшь. Другой сказ, что оставишь земле? Что оставишь людям? А эти корни будут здесь расти для большой людской беды. Очень большой. Малые мы сами отведём.
– Ты стал добр, как Макар Булавин. Но он шёл не по той тропе. Мы найдём другую, помогать будем не одному Хомину, а всем людям. Душа моя стала совсем спокойна. Но ты помолись своему богу, а я помолюсь духу гор.
– Что-то не хочется молиться, Арсё. И верно, я делаюсь как Макар Булавин. Счас времени много, стал больше читать жития святых, житие Христово. Блуда там много, больше, чем у нас, смертных. Убийства, которым нет оправдания, потопы… Сам Христос блудил с Магдалиной. А пророки? Те одной рукой пророчества раздавали, а второй бабам под подолы лезли. Давай робить. От таких думок душа болит и жить не хочется.
Две недели друзья пололи плантацию, пересаживали корни, снова в ровные рядки, на новых грядках сеяли семена. Не спешили. В таком святом деле не надо спешить. День передохнули. Стали готовиться к выходу домой. Снова пришли на плантацию, чтобы взять несколько корней – дух гор разрешил.
– Тогда не хотел молиться, сейчас все равно молись, – приказал Арсё. – Проси бога, чтобы всё было хорошо.
– Если бы он остановил войну и всех наших вернул домой, тогда бы молился денно и нощно. Но так и быть…
Журавушка помолился на восход солнца, прочитал «Отче наш», «Богородицу», начал копать указанный Арсё корень. Он уже научился вовремя пересадки копать эти корни, чтобы и волосинки не оборвать на мочке. Осторожно подрыл траншейку, проследил, куда ушло главное тело корня, отростки, легким встряхиванием осыпал землю и камешки. Костяной палочкой начал выпутывать мочку. А тут, как всегда, мошка, пот, жара… Арсё посмотрел на корень, который выкопал Журавушка, нахмурился. Корень был плохой, корявый, а это плохая примета, когда первым выкопан неудачный корень. Дитя тайги, он не скрывал своего разочарования:
– Дух гор плохо о тебе подумал, послал худой корень, жизнь твоя будет корявой, плохой будет жизнь, Журавушка.
– Чепуха все это, Арсё. Приметам я тоже перестал верить. Мы шли сюда – нам кошка дорогу перебежала, курица петухом пела, число было тринадцатое, а ведь всё обошлось.
– Кошка может сто раз дорогу перебегать, но нельзя первый раз выкопать плохой корень. Плохо будет, – взаправду волновался Арсё.
– Не будем спорить. Эко тихо-то, Арсё… Может быть, нет войны на земле? А?
– Я тоже так подумал, что, может быть, и нет. Но ведь приходят бумажки с двуглавой птицей, которые рассказывают о смерти наших людей. Значит, она есть.
– Значит, есть. Слышишь, будто заяц кричит? Здесь тоже война.
– Нет, это не война, это простая жизнь тайги. Ведь не назовёшь же ты войной тот час, когда ты идёшь в сарай резать телёнка? Нет? Не назовёшь лису или волка хунхузом, если они убили зайца? Нет? То-то. Нас тоже не назовёшь палачами, если мы добыли изюбра-пантача. Это обычная жизнь. Войной называется то, когда брат убивает брата. А баба Катя сказала, что все люди – братья, только вера разная, но кровь у всех одинаковая, значит, и правда, братья. Разрежь мой палец, а теперь свой. Одинакова кровь?
– Одинакова, Арсё. Я давно знаю, что одинакова, но если хочешь, то ещё раз посмотри. Что говорить, тому же учил нас дед Михайло, что не боги разделили людей на разные веры, а люди разделили богов, всяк по-своему разуму и понятию. Мы нашего Христа и то разбили на разные толки. А обличье – это еще не суть инородная. Ты можешь стать христианином, но лицо твое от этого не изменится. Обличье разное, но у всех заботы и дела одни: жить в мире, жить в добре. А мы воюем. Друг друга убиваем. Эко дела…
Вернулись в пещеру. Журавушка поднялся на скалу, чтобы навсегда запомнить это место, определиться по вершинам сопок, по солнцу. Посмотрел направо, налево, качнулся. На взлобке во всей своей звериной красе стоял Черный Дьявол, пристально смотрел на человека. Сделал шаг к скале, чуть вильнул хвостом-поленом, застыл.
Черный Дьявол стал еще матерее, будто и ростом выше, в груди шире, хотя суше и поджаристее. За сопкой раздался зовущий вой. Дьявол метнулся на вой, остановился, затем бросился к скале. Журавушка тоже заметался на махоньком пятачке, а со скалы сразу не сойдёшь. Надо было пройти подземным ходом, выбежать на сопку, и лишь тогда можно было бы подойти к Черному Дьяволу. Дьявол явно шёл к людям. Нет. Будь это Федор Козин, он не поддался бы зову предков. Однако и этот человек был ему знаком, кода-то даже дружили. Опустил лобастую голову, медленно побрёл на зов волчицы, часто оглядывался, так же вяло и неуверенно повиливая хвостом.