Распутин наш
Шрифт:
Импровизированные носилки внесли в операционную и взгромоздили прямо на стол. Распутин торопливо вымыл руки, натянул перчатки, вынул инструменты из кюветы с карболкой, разложил их, взял за руку раненого, сжал её и наклонился над лицом, глядя не отрываясь и не мигая.
– Слушай меня, сынок. Тебе сейчас больно и страшно. Это нормально. Это правильная реакция твоего молодого организма на вторжение. А теперь я сжимаю твою руку. Смотри мне прямо в глаза. Не закрывай их. Ты сейчас почувствуешь, как твоя рука начнёт неметь. Это я забираю твою боль. Ты чувствуешь, как лёгкое покалывание бежит от пальцев к плечу. Это к тебе возвращается жизнь, а вместе с ней – спокойствие и уверенность. Ты очень устал, пока воевал. Пора отдохнуть. Смотри мне в глаза. Слушай только мой голос. На счёт три ты заснёшь и будешь спать спокойно и безмятежно, пока я тебя не разбужу. Раз. В твоих ушах появлется приятный шум волн и шелест деревьев. Два. Тело становится ватным и податливым, веки наливаются свинцом. Три!
Булгаков стоял рядом с самодельным операционным
– Аккуратно, я сейчас промою… так… зажим… Теперь можете спокойно дезинфицировать руки и приступим. Будете мне ассистировать?…
Булгаков молча кивнул и послушно направился к фельдшеру, ожидавшему с кувшином, тазиком и мылом.
– Михаил Афанасьевич! – подал голос Распутин, переварив услышанное, – неграмотное письмо, это слова без “еров” и “ятей”?
– Да, а как вы узнали?
– Просто угадал… А этот юноша должен погибнуть от рубленой сабельной раны?
– В том-то и дело, что нет, – Булгаков натягивал стерильные перчатки. – В предсказании его смерть была описана так ярко, что я всё это представил в деталях, словно воспоминание… Как этого человека в разорванном черном пальто, с лицом синим и чёрным в потеках крови, волокли по снегу два хлопца, а третий – другие звали его пан куренный – бежал рядом и бил аптекаря шомполом по спине. Голова моталась при каждом ударе, но окровавленный уже не вскрикивал, а только странно ухал. Тяжело и хлёстко впивался шомпол в разодранное в клочья пальто, и каждому удару отвечало сиплое “ ух… а…”. “А-а, жидовская морда! – исступлённо кричал пан куренный. – К штабелю его на расстрел! Я тебе покажу, як по темным углам ховаться! Я т-тебе покажу! Що ты робив за штабелем? Що?!” Но окровавленный не отвечал. Тогда пан куренный забежал спереди, и хлопцы отскочили, чтоб самим увернуться от взлетевшей блестящей трости. Пан куренный не рассчитал удара и молниеносно опустил шомпол на голову. Что-то кракнуло, черный окровавленный не ответил уже: «Ух…» Как-то странно подвернув руку и мотнув головой, с колен рухнул на бок и, широко отмахнув другой рукой, откинул ее, словно хотел побольше захватить для себя истоптанной, унавоженной белой земли. Еще отчетливо я видел, как крючковато согнулись пальцы и загребли снег. Потом в темной луже несколько раз дернул нижней челюстью лежащий, как будто давился, и разом стих. [44] Проснувшись утром, я решил, что должен обязательно проверить эти видения. И они полностью подтвердились! Яшу действительно посылали в 12-ю армию. Я подал рапорт, который был удовлетворён и вот уже почти месяц присматриваю за ним…
44
Отрывок из рассказа Булгакова “В ночь на 3-е число”. Как вспоминала его первая жена, скорее всего, Михаил Афанасьевич был свидетелем этого убийства: “Он прибежал совершенно невменяемый, весь дрожал. Рассказывал: его уводили со всеми из города, прошли мост, там дальше столбы или колонны… Он отстал, кинулся за столб – и его не заметили… После этого заболел, не мог вставать. Приходил часто доктор, Иван Павлович Воскресенский. Была температура высокая. Наверно, это было что-то нервное. Но его не ранили, это точно”. [Кисельгоф Т. Н. Годы молодости.]
– Стало быть, сегодня этот юноша умереть не должен, – резюмировал Распутин. – Всё так и задумано. Может быть, он и есть тот, кого мы обязаны спасти… Включайтесь в работу, коллега. Моем, шьём…
Когда операция, казавшаяся бесконечной, закончилась, и оба хирурга, привалившись к теплой печке, шумно потягивали горячий чай из жестяных солдатских кружек, Солнце, так и не показавшись над корабельными соснами, уже катилось к закату.
– Вы меня сегодня поразили несколько раз подряд, Георгий Ефимович, где и у кого вы научились организации врачебного дела на таком уровне?
– Вся разница в базовой подготовке, – устало ответил Распутин, прикрыв глаза. Выплеснувшийся адреналин перестал будоражить его кровь. Концентрация и сосредоточенность уступили место расслабленности, заторможенности и опустошённости. Сознание плыло в странной полудрёме, когда происходящие события еле воспринимаются и фиксируются, и трудно просчитывать собственную реакцию на них, грамотно подбирая слова. – Военных медиков учат не так, как гражданских. Ранения, полученные на поле боя, носят совершенно особый характер. Условия работы хирурга во время войны кардинальным образом отличаются от обычной работы в мирное время. На войне ресурсы ограничены, и хирурги, решая, как вести операцию, должны уметь импровизировать на ходу, идти на риск. А ещё военно-полевая хирургия – это медицина массовых людских потерь, где всегда имеется категория пациентов, которых оставляют достойно умереть, о чём не может быть и речи в повседневной гражданской практике. Партикулярные врачи просто не готовы к такому подходу. Всё их естество противится политике невмешательства в угасание пока ещё живого человека, необходимости оказания помощи одному ради спасения другого…
– Это я уже понял, когда был на Юго-Западном фронте. Важность особой подготовки военных врачей признавали практически все, работавшие в госпиталях и лазаретах. Рад, что хотя бы где-то это понимают и ведут себя соответственно. А шов, которым вы шили артерию, оттуда же? Я такой техники не встречал, хотя проштудировал все методички Карреля. [45] Это какая-то новая английская или немецкая методика?
– Нет, совсем нет, – еле ворочая языком, пробубнил Распутин, – техника наша, отечественная. Узловой непрерывный циркулярный сосудистый шов Александра Андриановича Полянцева…
45
Алексис Каррель – французский хирург. Во время Первой мировой войны служил в медицинских частях французской армии и использовал свой метод сшивания сосудов при лечении раненых солдат. В военные годы награждён орденом Почетного легиона «за признание работы по сосудистому шву и трансплантации кровеносных сосудов и органов». В 1924 и 1927 годах избирался членом-корреспондентом и почётным членом АН СССР.
– Странно. А я почему-то о нём ничего не слышал. Когда появилась эта методика? До войны или…
– После… В самом конце 1945-го… – произнёс Распутин и моментально очнулся…
– Простите, когда?
– Михаил Афанасьевич, – Григорий сделал вид, что не расслышал вопроса, – у меня к вам просьба. Я не могу тут сидеть бесконечно. Есть специальное и очень важное задание. Для его выполнения сейчас самое удобное время. Одним словом, я должен уйти. Но и раненых оставить мне не на кого…
– Даже не продолжайте, Георгий Ефимович! – понимающе кивнул Булгаков, – смело можете рассчитывать на меня. Только обещайте, что, вернувшись, уделите мне отдельный вечер своего времени.
– Да я у вас ещё книжку попрошу подписать, – улыбнулся Распутин.
– Какую книжку? – удивился будущий литератор.
– Которую вы обязательно напишете…
Глава 18. Время собирать камни
Порт Либава.
Начальнику либавского порта, капитану цур зее Паулю Кутшеру, снились средиземноморские просторы, исхоженные вдоль и поперёк на скромном каботажнике до мобилизации на эту проклятущую, бесконечную войну. Море было чистое, прозрачное, прохладное, но гораздо теплее и мягче, чем неприветливая Балтика в это же время года. Гигантские кактусы на склонах гор все в цвету. Даже скромные колючки имеют свой насыщенный запах. Морской воздух с нежными цветочными нотками – аромат приятных воспоминаний. Он впитывает яркие и призрачные краски Средиземноморья, утреннюю фиолетовую дымку, нисходящую из потусторонних сфер в бирюзовые волны с первыми лучами солнца. Кажется, что на земле не может быть более завораживающего лазурного прибоя, набегающего на каменистый берег, превращающегося на закате в зыбкий и неуловимый прозрачный огонь, как алая ртуть.
Ветер стих. Пауль сразу узнал необычные очертания тучи, появившейся над морем в день жуткого землетрясения в Италии. Память удивительным образом зафиксировала мельчайшие детали тех часов. Рыбаков, спешащих к берегу, серо-грязную мглу, покрывающую собою небосвод и проглотившую последний солнечный луч. Вода неожиданно вздыбилась, все вокруг злобно завыло, засвистело. Корпус корабля завибрировал, будто по нему молотили здоровенной дубиной. Ворвавшаяся в бухту огромная волна развернула стоящие на якоре суда на 360 градусов, безжалостно выкинув Пауля из сна и уютной кровати. Пол содрогался, стены ходили ходуном. Что это? Опять землетрясение? Здесь, на Балтике? Жалобно звякнув, стёкла спальни осыпались по портьерам, и в комнату пахнуло декабрьской стужей. А вслед за ней до ушей капитана добрался бушевавший над портом грохот грома и молнии. Ещё удар и вспышка быстро разгорающегося в акватории пожара. “Это же артиллерийский обстрел! Бьют крупнокалиберные орудия!” Капитан подскочил к окну, прижался к стене, опасаясь летящих снарядов, осторожно выглянул в лишившийся стёкол проём и застонал. Морская гавань полыхала. А вместе с ней сгорали два года кропотливой упорной работы Кутшера. Пауль не был кадровым военным моряком. Должность начальника либавского порта не предполагала знание стратегии и тактики сражений. Но он всегда был крепким хозяйственником, за что его начальство ценило. Для восстановления работоспособности и эксплуатации этого единственного незамерзающего порта на самом севере фронта требовалась особая хватка.
Сразу после оккупации Либавы назначенная губернатором трофейная комиссия, возглавляемая Кутшером, установила наличие значительного количества кожевенных материалов, спирта, жмыхов, дерева, шерсти, мехов и удобрений. В военном порту хранились порядочные запасы бензина, масла, меди, латуни, цинка и резины. В Германии ввиду военных надобностей уже тогда был сильный недостаток этих материалов. У местного населения конфисковали всё, что можно, включая лом цветного металла – он прямиком уходил на патронные заводы. Из Пиллау пришла землечерпалка. Обстановка наружного фарватера буями была закончена, лоцманская и дозорная служба организованы. На сигнальной станции, обустроенной в военной гавани на здании управления военного порта, недоставало только прожектора. У основания северного мола готовилась установка орудий с потопленных эсминцев V–107 и S–128. Армия соорудила полевые укрепления и поставила несколько старых пушек.