Распутин наш
Шрифт:
Отругав себя, Распутин вывалился на крыльцо и прислушался к ночному городу.
“И всё-таки, я – молодец!” – добавил Григорий ложку мёда в собственное настроение, вспомнив про автомобиль. Приехав сюда, он запретил выключать двигатель на случай срочной эвакуации. Эта “молотилка” сыграла совсем другую роль, заглушив своим тарахтением стрельбу в особняке. За чьи-то излишне беспокойные уши можно не волноваться. Внешняя обстановка производила впечатление садово-дачного кооператива, а не столицы империи. Безжалостная урбанизация и всеобщая электрификация еще не сделали жизнь города круглосуточной. За исключением крохотных островков, приобщившихся к ночной жизни, Петроград подчинялся крестьянскому расписанию аграрной страны, засыпая с закатом и просыпаясь с петухами, роль которых исполняли заводские гудки. Одинокие фонари освещали медные пятачки пространства, а вокруг них царила тьма, позволяющая видеть сияние звёзд
Малая, аристократическая часть столицы на третьем году войны по-прежнему оставалась “засланным западноевропейским казачком” и могла позволить себе бессонную ночь, вкушая “Сюпрен де вой яльс с трюфелями” или “Волован Тулиз Финасвер”, и беззаботное потребление алкоголя без оглядки на “сухой закон”. Подавляющее большинство жителей столицы ложилось спать пораньше, экономя освещение и собственноручно претворяя в жизнь наказ диетологов конца ХХ века отдать ужин врагу – на него просто не хватало средств.
Эти две столицы жили в одном городе, ничего не зная друг о друге, случайно пересекаясь только утром. Утомленных ночными застольями “небожителей” развозили по домам личные экипажи и “моторы”, а навстречу им бежали звенящие трамваи, набитые пассажирами. Кондуктор, седоусый старик, объявлял: «Финляндский вокзал». Со скрежетом отодвигались двери. Наружу с баулами, мешками и корзинами, спеша на работу или на перрон, высыпали представители другой, земной столицы России.
Сладкий дневной сон вельможных особ охраняли суровые городовые, дворники, швейцары. Покой и нега курились в парадных, где на высоких дверях квартир тускло отсвечивали медные таблички: «Статский советник Тобольцевъ», «Врач г-н Коттенъ. Прием по вторнiкамъ и четвергамъ». А улицы проснувшегося города заполняли их могильщики – миллионы запасных и новобранцев, призванных без надобности и без дела околачивающихся в Петрограде. Скверно кормленные, плохо одетые, размещенные в тесноте и грязи, они оставались без присмотра, делу не обучались, томились от бездействия и развращались.
Но заметно всё это будет позже. До “первых гудков” оставалось еще три часа. Распутин удовлетворенно констатировал полное отсутствие постороннего интереса к собственной персоне и разгромленной резиденции британской разведки.
“Надо опять менять собственный, так хорошо свёрстанный план,” – констатировал Григорий, копаясь в рычагах и заслонках, пытаясь заглушить драндулет. “Что выбрать? Погром иностранной миссии местными англоненавистниками? Ссору в благородном семействе с поножовщиной и перестрелкой? Коварный удар инородцев в спину России?” За короткие предрассветные часы требовалось принять решение и подготовить соответствующий ему антураж. “А как объяснить, что в это время делал лично я? Конечно же, валялся раненый без чувств!” Это тот случай, когда пуля под ребрами является лучшим алиби.
Распутин обошёл дореволюционную тарантайку, бросил хмурый взгляд на окна британской резиденции, осторожно вдохнул морозный воздух и поднял глаза к звёздам, словно ища поддержку у неба. Муки принятия решения. Тому, кто их пережил, не требуется пояснений. Кто не ведал – тому не объяснить. Весь опыт прожитой жизни, вера в себя и собственные силы должны помочь действовать безапелляционно. Тогда откуда столько сомнений? Почему нет уверенности в своём послезнании и компетентности? Колебания, страх ошибиться, сделать неверный шаг, страх неизвестности, в конце концов. А если допустить, что правильного ответа не существует? Есть просто версия, где события пойдут по выбранному тобой сценарию, а рядом, в параллельном мире, будут существовать другие варианты, где ты поступил совсем не так… Предположение слабо успокоило и не отменило необходимости мучиться с дилеммой здесь и сейчас. Может быть, выбор какого-то одного варианта из множества и есть божий дар творить мир по божьему подобию, изменяя действительность своими поступками? Тогда муки принятия решения – расплата за этот дар и намёк, какую тяжесть испытывал ОН в момент мироздания… Ты хотел стать немного Богом, Гриша? Пожалуйста! Выбирай! Перед тобой множество альтернатив, каждая из них создаст отдельный мир, непохожий на другие. Осталось угадать, где ты оказался прав и выиграл..
Распутин с силой опустил кулак на капот автомобиля. Всё! Решение принято! Изменения в сценарии утверждены. Пора заняться декорациями и персональными пригласительными билетами для особо важных персон.
Глава 4. Чёрная меланхолия генерала Батюшина
Генерал Глобачёв, постаревший за это утро на четверть века, аккуратно, плотно прикрыл за собой дверь и вышел на свежий воздух. Облегченно вздохнул, хотя какое уж тут облегчение!
Служба царская во все времена славилась безукоризненным следованием неписаному правилу – наказание невиновных и награждение непричастных. Тех и других чаще всего определяли, как в древней Греции: гонец, доставивший добрую весть, осыпался царскими милостями, принесшему дурную легко могли снести голову или “загнать за Можай” без прошения и мундира. Сегодняшний день обещал быть урожайным на второй вариант церемоний. Генерал не помнил случая, чтобы за одну ночь на тот свет насильственно отправились сразу два великих князя и самый богатый человек в империи. Гибель двух высокопоставленных британских подданных грозила грандиозным дипломатическим скандалом… А на высочайший доклад идти ему, как главному по охране порядка в столице. Хорошо, что “друг семьи” выжил, хотя… “Уж лучше бы его!” – злобно заворошилась в голове мысль и сразу затихла. Истерика императрицы – испытание посильнее немилости императора.
Глобачев вытащил из кармана порядком затертый портсигар, благодарственно кивнул жандармскому офицеру, кинувшемуся с огоньком. Прикурил, глубоко затянувшись, и осмотрел спичечную коробку.
– Спичечная фабрика “Револьвер”, Trade best quality… Спасибо, голубчик. Очень актуально, – произнес он то ли по поводу вовремя поданной спички, то ли увиденной надписи.
Тихий скромный сквер, сонный и безлюдный пару часов назад, превратился в филиал Невского проспекта. Форменные шинели и верхние головные уборы множества служб, среди которых доминировало полицейское управление, затопили многолюдным потоком проезжую и пешеходную часть, о чём-то споря, куда-то спеша или вытягивая головы в ожидании распоряжений. Среди этой разношёрстной публики, вороном в стае сорок, монументально выделялся черный флотский мундир адмирала Непенина, тоже вышедшего подышать свежим воздухом после осмотра помещений британской разведывательной миссии. Ничего удивительного. Формально великий князь Кирилл Владимирович был его подчинённым. Заметив Глобачева, адмирал кивнул, демонстрируя готовность к беседе. Вокруг начальства сразу же почтительно сформировалась пятиметровая “зона отчуждения”.
– Ну, что скажете, Адриан Иванович? – не глядя на моряка, задал вопрос начальник Отделения по охранению общественной безопасности и порядка в Петрограде.
– А что тут скажешь? – пожал плечами командующий императорским Балтийским флотом. – Нечто подобное должно было произойти. Беря во внимание смущение в умах молодёжи и ожесточение, поселившееся в нашем обществе, остаётся молиться, чтобы сия трагедия не стала прологом чего-то более страшного…
– Вы намекаете на…
– Господи! Да ни на что я не намекаю, – поморщился адмирал, – но согласитесь, не каждый день особняки Петрограда превращаются в салуны дикого Запада, где столь высокопоставленные особы палят из револьверов, как заправские ковбои…
– Кстати, весьма активно и результативно, – согласился Глобачёв.
– Логвинский, ко мне! – пророкотал командный голос генерала Батюшина, третьего участника спонтанно сформированной комиссии, поднятой утром с постели и срочно вызванной на место происшествия. Невысокий, крепко сбитый, излучающий какую-то магнетическую энергию, он только что появился на крыльце и моментально привлёк к себе всеобщее внимание, заставив стихнуть разговоры и приостановиться снующих мимо. Ничего такого выдающегося в его облике не наблюдалось. Неправильной формы грушевидная голова на короткой шее, утопающей в воротнике офицерской шинели, серые, широко посаженные глаза на малоподвижном лице, академическая “профессорская” бородка не производили впечатление природного господства. Но повелительные нотки в голосе, манера держаться и генеральские погоны на плечах создавали необходимый антураж властности, вызывали желание стать по стойке смирно и крикнуть во всю глотку приветственное “Здрав! Жам! Ваш! Сияссво!”
– Прапорщик, что тут делают эти штафирки? – начальственный взгляд уперся в нескольких субъектов, копошащихся возле пролетки.
– Газетчики, Ваше Высокопревосходительство! Представляют…
– Арестовать! С усердием допросить, что им известно и каким образом попала в руки информация.
– Однако ж, крут ты, Николай Степанович, – покачал головой Глобачёв. – Нас эти писаки в грош не ставят, заявляются когда и куда хотят, а как напишут да приукрасят – хоть всех святых выноси..
– Потакаете много, вот и не ставят. А у нас один косой взгляд – и ты уже немецкий шпион. Не забалуешь.