Распутин. Правда о «Святом Чорте»
Шрифт:
На допросе Гусева сожалела только о том, что не убила Распутина. Она говорила: «Я решила убить Григория Ефимовича Распутина, подражая святому пророку Илье, который заколол ножом 400 ложных пророков; и я, ревнуя о правде Христовой, решила над Распутиным сотворить Суд Божий с целью убийства Распутина…» Хионию отправили для освидетельствования в Томскую окружную лечебницу для душевнобольных, где эксперты не обнаружили у Хионии «следов выраженного душевного расстройства», но отметили «явное возбуждение» при разговорах на религиозные темы, предупредив, что оно «может при известных обстоятельствах перейти в патологический
Официальное освидетельствование состоялось 24 февраля 1915 года в зале Тобольского окружного суда. Двое экспертов пришли к выводу, что Хиония во время нападения на Распутина находилась «в ненормальном истерическом состоянии, но с сознанием своего поступка», тогда как третий заключил, что у нее «болезненное психическое состояние». В итоге Гусеву в июле 1915 объявили душевнобольной и освободили от уголовной ответственности, поместив в психиатрическую лечебницу в Томске, где она оставалась более двух лет. Как отмечали врачи, «испытуемая охотно говорит о своем преступлении, заметно рисуясь, бравируя. У нее вырываются такие выражения, что она теперь «герой на всю Россию». Испытуемая любит собирать вокруг себя кружок слушателей из больных и других испытуемых, старается играть первую роль, обращается от имени других с разными просьбами. В разговоре, манере держать себя заметны кокетливость, манерничанье».
Вскоре после Февральской революции, 27 марта 1917 года Хиония была выпущена из больницы по личному распоряжению министра юстиции Александра Керенского.
Что стало с Хионией дальше, неизвестно. Известно только, что она в 1919 году, ровно через пять лет после покушения на Распутина, неудачно покушалась на патриарха Тихона в Москве. Ее опять признали невменяемой, а в качестве смягчающего обстоятельства советский суд признал наличие у Гусевой политической судимости.
3 июля Распутина перевезли на пароходе в Тюмень для лечения. В тюменской больнице Григорий Ефимович оставался до 17 августа 1914 г. В телеграммах, которые он посылал царской семье, Распутин пытался предотвратить вступление России в Первую мировую войну.
13 июля «старец» предостерегал царскую семью от вступления в войну, напоминая, чем кончилась Русско-японская война: «Нет ее и не надо, это левые хотят дипломаты знают как нужно, постарайтесь чтобы не было, те узнали что у нас безпорядки, одно горе что не могу приехать».
«Смотри горко, а как радовались в Костроме, всех гостей подчивали, а те в зависть впали, все пойдет, надо пережить, повод не надо давать, они будут нахалы опять кричать, то долой, другое долой, будто защита, а сами палкой хотят, по плечам кто хочет».
16 июля Распутин продолжил гнуть пацифистскую линию: «От нечего делать пошли Покровские виды молодуша тоже просит. Не шибко беспокойтесь о войне, время придет, надо ей накласть, а сейчас еще время не вышло, страданья увенчаются. Крепко целую всех».
19 июля Григорий Ефимович телеграфировал: «Верю, надеюсь на мирный покой, большое злодеяние затевают, не мы участники знаю все ваши страдания, очень трудно друг друга не видеть окружающие в сердце тайно воспользовались, могли ли помочь».
Тогда же он направил письмо царю: «Мой друг!
Еще раз повторяю: на Россию надвигается ужасная буря. Горе… страдания без конца. Это – ночь. Ни единой звезды… море слез. И сколько крови!
Не нахожу слов, чтобы поведать тебе больше. Ужас бесконечен. Я знаю, что все требуют от тебя воевать, даже самые преданные. Они не понимают, что несутся в пропасть. Ты – царь, отец народа.
Не дай глупцам торжествовать, не дай им столкнуть себя и всех нас в пропасть. Не позволяй им этого сделать… Может быть, мы победим Германию, но что станет с Россией? Когда я об этом думаю, то понимаю, что никогда еще история не знала столь ужасного мученичества.
Россия утонет в собственной крови, страдании и безграничном отчаянии.
Григорий».
Распутин опасался участия России в надвигавшейся мировой войне, поскольку помнил, что предыдущая война с Японией закончилась не только поражением Российской империи, но и революцией, в результате которой возникла ненавистная Дума, где «старца» не жаловали. Поскольку Германия даже в народе воспринималась как гораздо более серьезный противник, чем Япония, и немцев в отличие от японцев никто шапками закидать не надеялся, то Распутин всерьез боялся, что после нового, еще более сокрушительного поражения, чем в японскую войну, революция может одержать полную победу. Тогда российская монархия будет свергнута, а вместе с ней неизбежно и его, Распутина, падение, причем революционеры могут не остановиться и перед физической расправой над фаворитом царской семьи.
Так или примерно так рассуждал Григорий Ефимович. Но когда Россия в войну все-таки вступила, Распутин сменил пацифистскую позицию на прямо противоположную и призывал сражаться до победного конца. Вероятно, тут сыграло свою роль то, что Германия первой объявила войну России.
Уже 20 июля, обращаясь лично к царю, Распутин благословил уже начавшуюся войну: «О милый дорогой, мы к ним с любовью относились а они готовили мечи и злодействовали на нас годами я твердо убежден, все испытал на себе всякое зло и коварство получит злоумышленник сторицей, сильна Благодать Господня под ее покровом останемся в величии».
Такое благословление есть и в телеграмме от 23 июля: «За родину благословение Божье как нибудь от жизнь то себе убивец».
А 24 июля Распутин предостерегал против великого князя Николая Николаевича, назначенного главнокомандующим: «На что она надеется, везде кидается, или хитра или Бог разум отнял, конец ей, как бы те не были фантазерами, он может выкинуть (Николаша) такую вещь что все погубит помните ворожбу». Говорили, что когда Распутин хотел посетить Ставку вместе с царем и запросил согласия Николая Николаевича, тот ответил телеграммой: «Приезжайте, повешу».
26 июля 1914 года Распутин телеграфировал царской семье во вполне патриотическом духе: «Все от востока до запада слились единым духом за родину, это радость величайшая». А в телеграмме от 31 июля говорилось: «Врага час пробил опасаться нужно, а трусить нельзя, благой путь вам Москву маленького ножка пройдет».
1 августа «старец» в телеграмме предостерег царя от тлетворного западного влияния и аристократов: «Напрасно возмущаются поступками заграницей, по примеру их жили и считали культурной страной, все аристократы, а своих невежественными, это перст Божий им показал, что Россия страна Божия, у нас не хуже их нечего в чужое царство лазить и обогащать».