Распутин. Правда о «Святом Чорте»
Шрифт:
«Кто вы такой и где вы раньше служили, и какие у вас основания обращаться ко мне с таким странным ходатайством?.. Предоставьте начальству судить о том, на какую должность вы пригодны, и подавайте прошение в общем порядке, какое и будет рассмотрено по наведении о вас надлежащих справок», – сказал я.
«Никакого другого места я не приму, а моего назначения требует Григорий Ефимович (Распутин)», – ответил Добровольский.
Посмотрев в упор на нахала, я сказал ему:
«Если бы вы были более воспитаны, то я бы вежливо попросил вас уйти; но так как вы совсем не умеете себя держать и явились ко мне не с просьбою, а с
С гордо поднятой головой и с видом оскорбленного человека Добровольский поехал к Распутину жаловаться на меня, а я обдумывал способы выхода в отставку, стараясь не предавать огласке истинных причин, вызвавших такое решение, и только поделился своими горькими мыслями с моим прежним начальником, государственным секретарем С.Е. Крыжановским.
«Александр Николаевич, – обратился я мысленно к А.Н. Волжину, – вот как Вы должны были поступить со мною, если видели во мне второго «Добровольского»: я как раз очутился в вашем же положении, но вышел из него иным путем»…
На другой день Н.П. Раев вызвал меня в свой служебный кабинет, и между нами произошла такая беседа:
«Вы прекрасно поступили, что выгнали этого проходимца; но я боюсь огласки, – сказал обер-прокурор. – Он станет закидывать Вас грязью, а наряду с этим будут опять кричать о Распутине и жаловаться, что он вмешивается не в свое дело. Если бы Распутин знал, что за негодяй этот Добровольский, то, верно, не хлопотал бы за него… Добровольский совсем уже замучил митрополита Питирима»…
«Другими словами, Вы хотите, Николай Павлович, чтобы я лично переговорил с Распутиным и заставил бы его взять назад кандидатуру Добровольского?» – спросил я обер-прокурора…
Н.П. Раев вспыхнул, очень смутился, что я угадал его мысль, и нерешительно ответил:
«Знаете, бывают иногда положения, когда приходится жертвовать собою ради общих целей… Я не смею просить вас об этом, ибо хорошо сознаю, какому риску подвергаю вас, как неправильно бы истолковалось ваше свидание с Распутиным; но если бы вы нашли в себе решимость поехать к Распутину, то сняли бы великое бремя с плеч нашего доброго митрополита, который один борется с Добровольским и отбивается от него»…
«Господи, – подумал я, – что за напасть такая!.. И А.Ф. Трепов находит, что я должен быть принесен в жертву В.Н. Львову; а теперь и Н.П. Раев требует от меня жертвы»…
«Хорошо, – ответил я после некоторого раздумья, – верным службе нужно быть и тогда, когда это невыгодно. Если вы и митрополит считаете этот выход единственным, то я поеду, ибо готов идти на всевозможные жертвы, лишь бы только не допустить в Синод проникновения таких негодяев, как Добровольский»…
И я поехал… Я ехал с тем чувством, с каким идут на подвиг: я отчетливо и ясно сознавал, какое страшное оружие даю в руки своим врагам; но все опасения подавлялись идеей поездки, сознанием, что я еду к Распутину не для сделок со своей совестью, а для борьбы с ним, для защиты правды от поругания, что я жертвую собой ради самых высоких целей… И эти мысли успокаивали меня и ободряли…
«Знаю, миленькой; я всегда все знаю, – Доброволов напирает; пущай себе напирает», – сказал Распутин.
«Как пущай, – возразил я с раздражением, – разве вы не знаете, что он за негодяй; разве можно таких людей натравливать на Синод!.. Мало ли кричат о вас на весь свет, что вы наседаете на министров и подсовываете всяких мерзавцев. Вчера Добровольский был у меня, и я его прогнал и приказал не показываться мне на глаза…»
«А потому и кричат, что все дурни… Вольно же министрам верить всякому проходимцу… Вот ты, миленькой, накричал на меня, а только не спросил, точно ли я подсунул тебе Добровола… А может быть, он сам подсунулся, да за меня спрятался… Ты хоть и говоришь, миленькой, что он негодящий человек, а про то и не знаешь, что он человекоубийца и свою жену на тот свет отправил… Пущай себе напирает, а ты гони его от себя. Он и на меня напирает, и я сам не могу отвязаться от него»… Я был ошеломлен и чувствовал себя посрамленным.
Слова Распутина подтвердились буквально: Добровольский вскоре был арестован, будучи уличен в отравлении своей жены.
Предо мною было еще одно свидетельство доверчивости митрополита Питирима и того, что свидания с Распутиным вовсе не были так часты, как об этом кричали, ибо иначе Владыка не терзался бы из-за Добровольского и путем личных переговоров с Распутиным убедился бы в том, что Добровольский лишь прикрывался именем Распутина так же, как и многие другие проходимцы, рассчитывавшие на то, что ни один из министров не отважится путем личных расспросов Распутина проверять их слова.
Как и следовало ожидать, этот факт моего личного посещения Распутина сделался известным членам Думы и закрепил за мною прозвище Распутинец, что и требовалось доказать тем, кому это было нужно.
Но, значит, министры действительно считались с Распутиным, если для того, чтобы отбиться от негодяев и проходимцев, пользовавшихся именем Распутина, посылали к нему своих товарищей для переговоров, вместо того чтобы смело прогонять от себя этих проходимцев?..
Да, так может казаться, и, во всяком случае, такие факты, как мною приведенный, всегда будут иметь двусмысленную внешность. В действительности же здесь было иное… Здесь было, во-первых, выражение общего гипноза, созданного именем Распутина, а во-вторых – добросовестное желание оградить ведомство от его предполагаемых посягательств на него; в-третьих – вполне понятное желание не допустить огласки факта, диктуемое верноподданническим долгом».
Следователь комиссии Временного правительства В.М. Руднев докладывал Чрезвычайной следственной комиссии, что ни о каком политическом влиянии Распутина не могло быть и речи: «При осмотре бумаг Протопопова было найдено несколько типичных писем Распутина, начинающихся словами «милай, дарагой», но всегда говоривших только о каких-либо интересах частных лиц, за которых Распутин хлопотал. Среди бумаг Протопопова, так же как и среди бумаг всех остальных высокопоставленных лиц, не было найдено ни одного документа, указывающего на влияние Распутина на внешнюю и внутреннюю политику».
В связи с этими записками бывший министр внутренних дел А.Д. Протопопов на следствии утверждал: «Масса записок была… Он на меня особенно не давил, а просто писал: «Милай, дарагой…»…Я исполнял только то, что казалось возможным, а остальных требований не исполнял…»
Матрена Распутина утверждала: «Не занимаясь политикой как политик, отец, по сути, был таковым. В том смысле, что хорошо представлял себе нужды людей и представлял, что надо делать. При этом он не переступал черты даже не советчика, а только рисовальщика некой картины».