Рассечение Стоуна
Шрифт:
– Что происходит? – спросила у меня Хема.
Я поверить не мог, что она ни о чем не знает, что Розина ей ничего не сказала. Похоже, все хранили молчание, и Розина тоже. Подозреваю, если бы Хема поговорила с Шивой, все бы раскрылось. Но никому это и в голову не пришло.
Шива вернулся со своей экскурсии под конец ужина, очень довольный. Ни Генет, ни Розины за столом не было. По словам Алмаз, мать и дочь крупно поругались и родственники явились их примирять.
Хема уже поднялась, чтобы вмешаться, но Гхош удержал ее:
– Что бы
Шива не произнес ни слова, набивая рот едой.
Я молчал не из благородства. Я был убежден: мне никто не поверит. Захотят брат с Генет спасти меня – спасут. Одному мне это не по силам. За обеденным столом я изучал лицо Шивы. Он, казалось, и не подозревал, какую бурю вызвал. Вид у него был совершенно безмятежный.
В тот вечер я сказал Шиве, что перебираюсь на старую квартиру Гхоша. Буду там заниматься и спать. Хочу побыть один.
Он промолчал. Впервые в жизни мы будем спать в разных постелях. Если какие-то телесные ниточки еще соединяли две половинки яйца, я рассек их одним ударом скальпеля.
В субботу утром за завтраком мне показалось, что Шива провел ночь ничуть не лучше меня. Поев, он отправился к Фаринаки.
Я уже собирался пойти к себе заниматься, когда в столовую ворвалась Алмаз.
– Вам лучше прийти, госпожа. Хема, Гхош и я последовали за ней.
Розина сидела в углу своей комнаты. Вид у нее был угрюмый и вместе с тем встревоженный. Генет лежала на своей кровати, бледная, с каплями пота на лбу. Ее открытые глаза смотрели в никуда. Помещение наполнял сырой, кислый запах, характерный для больных с жаром.
– Что здесь случилось? – спросила Хема, но Розина отвела глаза в сторону и ничего не ответила.
Алмаз включила свет, загородила мне вид и приподняла одеяло, показывая что-то Хеме.
– Открой окно, Мэрион, – произнес Гхош и подошел поближе к кровати.
– Господи… – потрясенно выдохнула Хема. Генет застонала от боли.
Хема схватила Розину за плечи и, заикаясь от ярости, принялась трясти:
– Это ты учинила? Бедная девочка! Розина смотрела в пол.
– Дура ты, дура! Боже, зачем? Похоже, ты убила ее, Розина! Понимаешь?
У Розины с подбородка капали слезы, но лицо оставалось суровым.
Гхош взял Генет на руки, она снова застонала.
– Машину, – сказал Гхош.
Алмаз бросилась к двери, Хема за ней. С порога я оглянулся. Моя нянюшка безучастно сидела, свесив руки, в той же позе, в какой мы ее застали. Мне вспомнился день, когда она бритвой порезала дочке лицо. Какой победительницей она тогда ходила. А теперь я видел стыд и страх.
Когда я подбежал к машине, Хема бросила мне в лицо:
– Думаю, Мэрион, ты в этом как-то замешан. Я не слепая!
Она захлопнула дверцу. Машина тронулась. Алмаз на заднем сиденье бережно прижимала к себе Генет, Гхош сидел за рулем. Я срезал путь у сарая, пересек поле и догнал их у приемного покоя.
Генет влили в вены нужные растворы и антибиотики, и
– Представляете, Розина вырезала ей клитор. Да еще прихватила labia minora [82] и зашила все суровой ниткой. Ведь это какая же боль! Швы я удалила. Рана сильно инфицирована. Теперь все в руках Божьих.
82
Малые половые губы (лат.).
Генет положили в отдельную палату, предназначенную для особо важных больных. Гхош рассказывал мне, что именно здесь лежал генерал Мебрату с заворотом кишок. Это случилось вскоре после нашего рождения.
Я сел на стул возле койки. В какой-то момент Генет сжала мне руку, не знаю, сознательно или инстинктивно. Я ответил на пожатие.
Хема сидела в кресле напротив меня, подперев руками голову. Нам нечего было сказать друг другу. Я был так же зол на Хему, как она на меня.
После долгого молчания она произнесла:
– Людям, которые творят такое, место в тюрьме.
Не один раз ей приходилось вытягивать с того света женщин, над которыми проделали ту же изуверскую операцию, что и над Генет. Хема была настоящим экспертом по залатанным и инфицированным обрезаниям.
Своим чередом настал вечер, Генет открыла глаза, увидела меня и попыталась что-то сказать.
– Воды? – спросил я. Она кивнула.
Я вложил ей в рот соломинку. Генет оглядела комнату, убедилась, что мы одни.
– Прости, Мэрион, – шепнула она сквозь слезы.
– Не надо разговаривать, – сказал я. – Все отлично. Все было вовсе не отлично, но ничего другого не пришло
мне в голову.
– Мне… надо было подождать, – пролепетала она. «Так что же ты не подождала, – чуть не сорвалось у меня с языка. – Вся сладость досталась не мне, не мне выпала честь быть твоим первым любовником, зато разгребать все придется мне».
Она попыталась пошевелиться, застонала. Я дал ей еще воды.
– Мама думает, это ты, – выговорила она чуть слышно. Я молча кивнул.
– Когда я сказала ей, что это Шива, она отхлестала меня по щекам и назвала лгуньей. Она мне не поверила. Она думает, Шива – девственник. – Генет попыталась засмеяться, сморщилась и закашлялась. – Слушай, я взяла с мамы обещание, что она ничего не скажет Хеме.
Я саркастически хмыкнул.
– На этот счет можешь не беспокоиться. Конечно, она скажет Хеме. Вот прямо сейчас и рассказывает.
– Нет. Она ничего не скажет. Мы заключили сделку.
– В смысле?
– Я разрешаю ей проделать надо мной эту штуку, а она… будет молчать. Ни слова Хеме. И пусть не вздумает на тебя орать.