Рассекающий пенные гребни
Шрифт:
Понимание своего бессилия выводило командующего из себя.
"Маршал Тюл ю ппэ ведет себя глюппэ", – острили у него за спиной адъютанты, поднаторевшие в языке противника.
"Тюл ю ппэ" или "Тюлюпп э " было прозвище маршала.
Однажды во время зимнего перемирия, когда солдаты двух армий сходились на ничейной земле и по-приятельски хлопали друг друга по плечам, какой-то пехотинец в серой шинели спросил другого – в синей:
– Слышь, а вашего главного генерала почему так смешно зовут? То есть что оно означает это фамилие? Такое заковыристое.
Разговорчивый
– О да, очь-ень смешно! Да! Это будет как… такое пальто из мех… Ви понимать?
– А чего не понять-то? Значит, "Тулуп"!
– О да! Тюлюпп! Тюлюппэ! – развеселился "синий" пехотинец.
Понеслось от солдата к солдату, дошло до офицеров. И приклеилось прозвище к маршалу. Вроде бы, непонятное, но ехидное. Впрочем, не совсем непонятное. Кое-кто из остряков заметил, что "тюлюппэ" похоже на "тюпильон", а это слово, как известно, означает "клочок", "хохолок" и даже "пучок сухих ненужных веток". Кругловатый, низкорослый, с похожей на широкую кисточку седой бородкой и петушиными замашками, маршал вполне соответствовал новому имени.
Ну и вот, этого маршала Тюлюппэ грызла досада. Потому что взятие города ничего не решило. Да и города-то не было, одни развалины. Догорало все, что могло гореть. В разных местах продолжали греметь взрывы. Взлетали на воздух редкие уцелевшие дома, орудийные склады, брустверы запасных позиций. Каждый взрыв приводил Тюлюппэ в ярость.
На четвертый день после взятия Высоты маршал отправил на Правый берег парламентера. Барон де Люсс – изящный майор из штаба маршала – предстал перед командующим армии противника.
– Я имею честь передать вашему сиятельству заявление маршала, что он считает взрывы в сданном городе недопустимыми и расценивает их как вероломство. Это противоречит правилам, которые диктуют отношения между армиями цивилизованных стран.
Грузный, страдающий болями в пояснице князь заворочался в кресле.
– Помилуйте, барон, о каком сданном городе говорит его высокопревосходительство? Разве мы подписывали капитуляцию? Или вручили вам ключи? Брали обязательство сложить оружие? Из соображений стратегии я отдал приказ оставить прежнюю линию обороны и занять более выгодные позиции. И только. А минирование оставляемых объектов есть жестокая, но, увы, общепринятая практика оборонительных действий. А ля гер ком а ля гер, барон… Впрочем, не желая лишней крови, я не приказывал закладывать фугасы затяжного действия. Полагаю, что нынешние взрывы есть следствие пожаров в местах с брошенными боеприпасами, все их вывезти мы не имели средств…
Майор де Люсс нетерпеливо наклонил голову:
– И тем не менее, князь, я уполномочен заявить, что, если взрывы будут продолжаться, маршал примет самые решительные меры.
Естественно, барон ждал вопроса: "Какие именно?" Но князь молча смотрел на него.
– Если взрывы не прекратятся, десять пленных, взятых при штурме Главной высоты будут расстреляны на виду у вашей армии, князь. Таково непреклонное решение маршала, ваше сиятельство.
Командующий тяжело поднялся.
– Это решение не делает чести его высокопревосходительству. Уверен, что маршал не захочет жертвовать своей репутацией честного и храброго полководца и не станет выполнять обещание, данное, видимо, в минуту понятного раздражения. Что изменит в ходе войны гибель нескольких безоружных людей?.. Лейтенант Жильцов, проводите барона к шлюпке…
…А поздно вечером взлетела на воздух горжа и
7
Пленные не понимали, что случилось. Да и караульные солдаты не понимали. И мальчик… До сих пор к пленным относились вполне по-человечески, даже по приятельски, но вдруг прискакал лейтенант Бордо со странным приказом. Защитников башни – офицеров, матросов и солдат – заперли вместе в глухой комнате, которая раньше служила камерой гарнизонной гауптвахты. Затем выделили из караульной роты двенадцать конвойных и через весь город (который все еще дымился и местами горел) повели узников к бастиону "Каменный лев", что стоял у Главной бухты, ввиду укрепившегося на Правом берегу противника.
Конечно же, мальчик увязался следом. Он шел рядом с Витькой. Конвойные пару раз шуганули его, а потом перестали обращать внимание.
Витька не был сильно встревожен. Скорее наоборот, надеялся на хорошее:
– Наверно, будет обмен. Ваших привезут с того берега, а нас отправят к своим.
– Значит, скоро расстанемся, – печально сказал мальчик.
– Что поделаешь… Ты мне письмо напиши, когда война кончится. Хорошо? Я оставлю адрес…
– Ладно.
А на бастионе, на площадке, где выстроили пленных, лейтенант Бордо громко прочитал бумагу. О том, что завтра утром пленные будут расстреляны на виду у противника, поскольку он, противник нарушает международные нормы ведения войны. Таков приказ маршала.
Мальчик, обмякнув от навалившегося страха, смотрел на Витьку. Тот не заплакал, не дрогнул, только беспомощно округлил глаза и рот. Пленные молчали. Потом усатый унтер с плохо заросшим шрамом на лбу угрюмо выговорил:
– Ну и сука ваш маршал…
– Что есть это непонятное мне слово? – подозрительно сказал Бордо.
– То и есть, – отозвался старший из пленных, капитан-лейтенант Палей. – И ты тоже…
На приговоренных надвинулась хмурая шеренга со скрещенными ружьями, оттеснила пленников к двери каземата. Мальчика оттолкнули.
Караул был составлен наполовину из прежних солдат, а наполовину из стрелков морского десанта. Всего около тридцати человек. Те, кто были не на постах, расположились в капонирах левого фаса бастиона. А пленных заперли в нижнем этаже круглой невысокой башни, сложенной из брусьев известняка. На тяжелую полукруглую дверь навесили кованый замок размером с солдатскую фляжку. Массивный ключ командир караула – незнакомый мальчику лейтенант с черной круглой бородкой – опустил в карман шинели…
Все это случилось в середине дня. И до вечера мальчик томился тоскливым ожиданием. Не просто томился. Обдумывал. Высматривал. Решал… Прежде всего среди железного хлама в разоренной кладовой нужно было найти подходящую железяку – похожую на ключ. Чтобы карман лейтенантской шинели, висевшей у входа в капонир, отвисал по-прежнему. Мальчик нашел. Это была петля оружейного ящика – с кольцом, похожим на голову ключа.
Лейтенант и два сержанта сидели за бутылкой вина. Край орудийного лафета был застелен полотенцем, на нем – каравай и красные, как кровь, помидоры. Вино в бутылке было просвечено косым лучом из амбразуры. Тоже словно кровь.
Мальчик постоял рядом с шинелью. Будто случайно тронул ее плечом и рукою. Потом шагнул в середину капонира. Только сейчас на него посмотрели.
– Тебе чего, барабанщик, – добродушно сказал лейтенант.
– Дружок у него в башне, мичманёнок ихний, вот он и мается, – объяснил знакомый сержант Кокнар (мальчик его не любил).