Расшифровано временем(Повести и рассказы)
Шрифт:
А эти ждут… Блуждающая группа, отбившаяся от части…
Осторожно, чтоб не нашумели, он разбудил лейтенантов:
— Тссс! — прикладывал Левицкий палец к губам. — Немцы…
Это слово сдуло с них сон. Лейтенанты уже сгрудились возле него, держа взведенные пистолеты. На их юных лицах была решительность и готовность ко всему.
«Игра!.. Да ведь для них и это — игра! Интересная игра в опасность», — с какой-то жалостью вдруг опознал он. И подумал, как, наверное, сам-то он смешон им нынче: босой, неподвижный, взлохмаченный, с пистолетом в руке.
— Пойдем
— Стой и не рыпайся. Это живые немцы, а не в кино, — осадил Левицкий. — И главное — тихо. Вон их сколько!.. На прорыв…
Он расставил лейтенантов по обе стороны двери, а сам приник к щели, чувствуя в ладонях потеплевшую тяжесть пистолета и понимая: взбреди на ум кому-нибудь из немцев заглянуть в амбар, тогда — все… Отвоюются лейтенанты… Да и он…
Но немцы тихо и осторожно стояли у дома, никто даже не курил. В доме уже горел слабый колыхающийся свет. Видимо, свеча.
— Можно глянуть, товарищ майор? — спросил рыженький.
— Глянь, — разрешил Левицкий, отстраняясь от двери.
Тотчас к щели приникли все пятеро, горячо дыша, мешая друг другу. Они не осознавали того, что произошло, сильнее этого было их детское любопытство. Они впервые видели живого врага. И он оказался вдруг для них обыкновенным: просто люди в касках, сапогах, с автоматами, никто из них не стрелял, все чего- то по-мирному ждали! И это было самым непонятным и разочаровывающим.
Но Левицкий все знал иначе. Знал он и таких юных лейтенантов, как эти, его, но уже расчетливых, не по возрасту мудрых и спокойных, а когда надо — отчаянных и мужественных в самых тяжелых боях. Такими они становились уже через две-три недели после училища, если, конечно, успевали прожить этот срок окопной жизни…
Время, замедляясь, тянулось к рассвету. Немцы вытащили из подвала бочку и поочередно пили из нее, черпая крышками котелков, по двое уходили за угол дома и возвращались с другой стороны, а навстречу им отправлялась новая пара часовых.
И тут из темного далека послышалось чихающее тарахтенье мотора. Оно приближалось, буравя тишину ночи. Кто-то из немцев метнулся в дом. Свет там погас. На крыльцо вышло еще четверо. Один махнул рукой. Все без команды построились и двинулись со двора. Они прошли мимо амбара так близко, что Левицкий сдержал дыхание. Он даже услышал запах давно немытого, уставшего мужского тела, пыли и металлически сухое трение автоматов о жесткую ткань маскировочных курток.
Свернув за амбар, строй сошел по тропе в долину, примыкавшую к лесу.
Тарахтенье мотора было совсем близким. Оно звучало напористо, открыто в ночной прислушивающейся тишине. И вскоре во двор вкатился мотоцикл с коляской, дернулся, кашлянув раз-другой дымным выхлопом, и заглох. Человек слез с сиденья, потянул из коляски «шмайсер» и, держа палец на спусковом крючке, заорал по-русски, дерзко отвергая всякую осторожность:
— Эй, есть кто живой?!
— Потише бы, — отозвался Левицкий, распахивая дверь амбара и заталкивая пистолет в кобуру.
— Привет, земляки! Вы что тут, как мыши? — заметил он выходивших из-за спины
— Немцы только что были, — ответил Левицкий.
— Черт с ними!.. Были — и нету… Не те они теперь… Капитан Галашин, — протянул он руку.
Капитан был выпивши. Шумный, подвижный, он размахивал трофейным автоматом, как палкой.
— Горючее кончилось! Я из госпиталя, понимаешь? Так быстрей, — кивнул он на мотоцикл. — Фирма что надо — «Цундап». В Вюртенау прихватил. Там этого добра полно.
Название городка откликнулось в памяти Левицкого видением: женщина с одежной выбивалкой в руке, ее серые, вглядывающиеся в него глаза… Она там живет… Эта женщина…
— Завернул сюда, понимаешь, может, бензинчика у бауэра организую, — он швырнул автомат в коляску.
— Бауэра нет. Пусто здесь. Вон другое горючее, — показал Левицкий на бочку.
Они подошли к дому, и капитан потянул носом над бочкой.
— Сидр это по-ихнему. Вроде нашего кваса. Так себе пойло.
Лейтенанты весело переглядывались. Им понравился капитан, его лихость бывалого фронтовика, нестеснительность, его трофейный «шмайсер», наконец, слова и словечки. Теперь Левицкий выглядел в их глазах и вовсе нерасторопным, со штатскими манерами, непонятным человеком, у которого все время почему- то морщилось серое уставшее лицо с кривой въевшейся улыбкой.
Светало. Небо на востоке пошло голубовато-сиреневым подтеком, он ширился, гася звезды.
Левицкий и Галашин вошли в дом. Лейтенанты же вертелись возле мотоцикла, крутили ручки, пробовали завести.
В комнате все было по-прежнему. Лишь на столе торчал в подсвечнике огарок и валялись остатки ночной трапезы немцев.
— Ты из какой армии, майор? — спросил Галашин. — Ну да! И впрямь земляки! — захохотал он. — А дивизия?
Левицкий назвал.
— В самом пекле. Уличные бои… А эти тоже оттуда? — дернул он головой на окно. — Петушки-то…
— Нет. Еще только туда. Из училища.
— Жаль ребятишек. Я ведь из госпиталя. Навезли туда мяса — глядеть страшно, хоть сам трижды меченый. Фаустники, понимаешь, лютуют. Агония. А эти, твои-то, совсем еще цыплятки. Спешат, небось?
— Спешат.
— А ты?
— Может, не успеют уже, — твердо сказал Левицкий, глядя мимо Галашина.
— Можно и так, — вслушиваясь в его слова, протяжно произнес Галашин, и они понимающе обменялись взглядом. Помолчали, и Галашин снова спросил: — Ну, а право ты имеешь? Ты же их вон чего лишаешь! Такой записи в биографии!..
— Мертвые, они об этом ни знать, ни помнить не будут.
— Это понятно, — пожевал губами капитан и распахнул окно.
Лейтенанты разглядывали «шмайсер», приставляли его к боку — тра-та-та-та, — точь-в-точь как немцы, которых они видели в кино.
— Как знаешь, — сказал Галашин, все еще глядя на лейтенантов. И уже о другом — веселее: — У меня спирток есть и закусь. — Он вышел к мотоциклу.
Левицкий видел, как лейтенанты окружили Галашина, наперебой задергали вопросами, а он шутками-прибаутками потешал их, отвечая. А потом рыженький с розовыми ушами воскликнул: