Рассказ о первой любви
Шрифт:
— Вот я вас сейчас дрыном оттуда, шаромыжники вы эдакие. Слазь давай!
И сейчас же в вечерней тишине прозвучали тяжелые удары об воду трех тел, падающих как попало.
— Смотрите, лодка, — отплевываясь, сказал редактор, когда приятели подплыли к берегу. — Давайте покатаемся.
— Ну вас к дьяволу. Я озяб, — взмолился адвокат Пловкнн.
— Вот и погреешься, садись на весла, — посоветовал ему Туруссвич. А я сейчас костер разведу, будем картошку печь.
Он вылез из воды, и делая руками гимнастические упражнения,
— Какой это деталью хотел угостить нас сторож? — поинтересовался непрактичный в житейских делах адвокат.
Но не успел редактор удовлетворить его любопытство, как сам сторож, легкий на помине, снова окликнул их.
— Для вас это, шаромыжники, лодка поставлена? — закричал он, подходя вплотную. — Люди, вроде, солидные, у ентова вон живот, а балуются хуже маленьких. Сейчас заведующего позову, пускай он с вами разговаривает.
— Ну, что вы, папаша, раскипятились? Не съедим мы вашу лодку. Если нельзя, значит и трогать не станем, — попробовал урезонить его адвокат. Но сторож вдруг вскипел самой неподдельной обидой.
— Папаша! Чай, я не дома на печке — папаша! Я тут на производстве. Соблюдать все-таки нужно.
— Да ну его, пойдем отсюда, — сказал редактор, увлекая за собой адвоката. Но от сторожа не так-то легко было отделаться.
— То-то, что ну его, — заворчал он, идя вслед за ними. — Шляются тут по территории, а потом — ну его. Вот и теплину угораздились вздуть. Люди вроде солидные, у ентова вон усы, а понятие как у маленьких. Сейчас заведующего позову, пускай разбирается.
Он повернулся и, бормоча что-то, пошел к конторе.
— Отстал. Вот смола! — облегченно вздохнул редактор. — Эх, полотенце забыли, товарищи! Придется сушиться у костра.
Они навалили в огонь волглой бересты, в изобилии разбросанной по всему пляжу, и прыгали возле костра, ожидая, когда пройдет черный едкий дым и покажется пламя.
— Ну, что? Это куда лучше, чем болтать на балконе о всякой ерунде вроде летаргического сна, — торжествующе заметил редактор.
— Вот эти самые, — послышалась вдруг из темноты знакомая фистула. — Видите, теплину развели на территории, а меня, значит, — ну. Чай, я им не дома на печке. Я на производстве, нужно соблюдать. Разбирайтесь вот с ними.
В свете костра появился приземистый, бритоголовый человек в сапогах, галифе, в нижней рубашке с закатанными рукавами и укоризненно проговорил:
— Что же это, товарищи? Зачем вы тут огонь развели? Если уж выпили, то ведите себя как следует. Погасите сейчас же огонь и ступайте домой, нечего вам тут голыми плясать.
Приятели узнали в нем заведующего дровяным складом Смердякова, у которого не раз покупали дрова.
— Мы древние язычники, — сказал редактор, готовый расхохотаться, но Смердяков не принял шутки.
— Ладно, ладно, товарищ Шабал, — увещевательно заговорил он. — Выпили и ступайте
— Они тут с конвейера прыгать затеяли, — пожаловался сторож.
— Я и говорю, утонут, а то склад подожгут, — отозвался Смердяков. — Долго ли пьяному-то?
— Постой, Смердяков, — возмутился Шабал. Какие же мы пьяные? Мы купаться пришли, ты не передергивай.
— Картошки испечь, — подтвердил Турусевич и повернулся к Пловкину, как бы призывая его в свидетели.
— Что вы мне говорите, товарищ Турусевич! Знаю я, зачем на речку ходят, — понимающе усмехнулся Смердяков и носком сапога показал на бутылки. — Вы лучше гасите огонь и ступайте домой. Нельзя здесь костры жечь.
— Ну, это ты брось, — резко сказал Шабал, наиболее темпераментный из своих приятелей. — Мы находимся за территорией склада и даже не вблизи ее и можем делать все, что нам угодно.
— Вы уж мне не указывайте, — с ехидцей в голосе сказал Смердяков. — Я лучше знаю, что можно делать, а что нельзя. Видите, сколько здесь мусору? Займется мусор — тогда и склад может пострадать.
— А почему мусор не убираете? Вас штрафовать надо за то, что вы пляж загадили, — продолжал наступать Шабал.
— Штрафовать! — обиженно, но отнюдь не трусливо сказал Смердяков, очевидно, чувствуя себя в данной ситуации на верху положения. — Устраивают тут коллективные пьянки, пляшут голыми вокруг костра да еще грозятся. А можно про ваше бытовое разложение и рассказать…
— Тьфу, черт, — сплюнул Шабал.
Сдерживая дрожь в руках, он начал одеваться; судья Турусевич и адвокат Пловкин тоже натянули на себя свои пожитки, и все трое, не сказав Смердякову на прощанье ни слова, пошли прочь. Только отойдя на почтительное расстояние, Шабал с яростной злобой в голосе прошипел:
— Слова-то, подлец, какие выучил — «коллективная пьянка», «бытовое разложение»… Тьфу, с-с-скотина!
— А что, вот возьмет да и пустит кляузу. Оправдывайся потом — попробуй! Ведь и бутылки были, и голыми вокруг костра плясали… — вздохнул мнительный адвокат Пловкин.
— И зачем тебе надо было на этот конвейер лезть? — упрекнул Шабала Турусевич.
— А что — конвейер? Суть дела не в этом. Он к твоему костру придрался. Твоя была идея — картошку печь.
Приятели быстро поссорились и уже всю дорогу до города угрюмо молчали.
По ягоды
На просеках поспела земляника.
Утром, еще в окна горницы сочился сквозь герани бледный свет месяца, Нюшка выскользнула из-под лоскутного одеяла и побежала в сени будить Илью.
— Эй, ты, трутень, — зашептала она, вздрагивая от утреннего холода. — Вставай, по ягоды пойдем. Слышь, что ли? Сейчас мать проснется, она нам задаст.
Илья, спавший на деревянной кровати, закрытой от комаров марлевым пологом, заворочался и сонным басом сказал:
— Щас…