Расскажи мне, как живешь
Шрифт:
И тут я услышала рычание. На ступеньках сидела собака – очень нелепого вида (даже щенком Свисс Мисс не была красавицей). Она поднялась, и я увидела, что она хромает. Мы позвали: «Свисс Мисс» и она слегка завиляла хвостом, хотя и продолжала негромко рычать. И тут из кустов выбежал щенок и побежал к матери. Свисс Мисс несомненно нашла красивого мужа, так как этот щенок был прелестнейшей собачкой. Мамаша с ребенком нас спокойно разглядывала, но она нас не узнавала.
«Вот видишь, – торжествуя сказал Макс. – Я же говорил тебе, что она не пропадет. Смотри – она вполне
С тех пор, когда я начинаю излишне тревожиться, слова «Свисс Мисс» используются, чтобы снять мои возражения.
Мула в конце концов не купили. Вместо него лошадь – настоящая лошадь, не старая женщина, а великолепная лошадь, принц среди лошадей – была приобретена. А вместе с лошадью, как видно, нераздельно с ней связанный, появился Сиркассян.
«Какой человек! – говорит Михель, при этом его голос переходит в тонкий вой от восхищения. – Сиркассяны знают о лошадях все. Они живут ради лошадей. А как он заботлив, как предусмотрителен к своей лошади. Он непрерывно заботится об ее удобствах. А как он вежлив! Какие у него хорошие манеры – по отношению ко мне!»
На Макса это все производит мало впечатления, он только замечает, что время покажет, годится ли этот человек. Его нам представляют. У него веселый вид и высокие сапоги, и мне он напоминает что-то из русского балета.
* * *
Сегодня у нас в гостях французский коллега из Мари[76]. С ним его архитектор. Как многие французские архитекторы, он похож скорее на какого-то святого, из не очень известных. У него жидкая непримечательная бородка. Он не говорит ничего, кроме «Merci, madame»[77], вежливо отказываясь, когда ему что-нибудь предлагаешь. Месье Парро объясняет, что он страдает желудком.
После приятного визита они собираются уезжать. Мы восхищаемся их машиной. Месье Парро грустно отвечает: «Oui, c`est une bonne machine, mais elle va trop vite. Beaucoup trop vite». Он добавляет: «L`annee derniere elle a tue deux de mes architactes!»[78]
Затем они садятся, причем похожий на святого архитектор садится за руль, и они внезапно убывают в вихре пыли на скорости шестьдесят миль в час – по ямам, через колдобины, петляя сквозь курдскую деревню. Представляется вполне возможным, что еще один архитектор, не устрашившись судьбы своего предшественника, падет жертвой упорного стремления этой машины к быстрой езде. Определенно, во всем надо винить автомобиль! Никак не человека, чья нога нажимает на акселератор.
* * *
Французская армия в эти дни проводит маневры. Полковник, в котором проснулся профессиональный интерес военного, очень ими взволнован. Однако все его попытки завязать знакомство встречают исключительно холодный прием со стороны французских офицеров, к которым он обращается. Они относятся к нему с подозрением.
Я говорю ему, что они принимают его за шпиона.
«За шпиона? Меня? – вопрошает Полковник, глубоко оскорбленный – Как они могут такое подумать?»
«Но очевидно, что они подумали именно
«Я задавал им всего лишь несколько простых вопросов, Это то, что интересно с технической точки зрения. Но они отвечают так неопределенно».
Для бедного Полковника, жаждавшего поговорить с коллегами по профессии, большим разочарованием оказывается их решительный отпор.
Наших рабочих маневры волнуют совсем по другой причине. Один серьезный бородатый человек подходит к Максу. «Хвайя, аскеры не станут вмешиваться в мое дело?»
«Нет, конечно, они совсем не будут вмешиваться в раскопки».
«Я имею в виду не работу, Хвайя, а мое собственное дело».
Макс спрашивает, что это за дело, и тот с гордостью отвечает, что это контрабанда сигарет!
Контрабанда сигарет через границу Ирака представляется почти точной наукой. Машина таможенников приезжает в деревню в один день, а на следующий день – контрабандисты... Макс спрашивает, неужели таможенники никогда не возвращаются и не посещают деревню еще раз. Человек смотрит на него осуждающе и говорит, что, конечно же, нет. Если бы они вернулись, все было бы плохо. А так рабочие счастливо курят сигареты, которые обходятся им в два пенса за сотню!
Макс расспрашивает некоторых из рабочих, сколько же точно уходит у них на жизнь. Большинство из них приносит с собой мешок муки, если они приходят из дальней деревни. Этого им хватает дней на десять. Кто-то в деревне печет им хлеб, так как, по-видимому, печь самим – это ниже их достоинства. Иногда они едят луковицы, изредка рис и, вероятно, еще кислое молоко. Посчитав все цены, мы обнаруживаем, что каждый из рабочих тратит на жизнь примерно два пенса в неделю!
Теперь подходят еще двое рабочих – они турки – и тоже с беспокойством спрашивают об аскерах.
«Они нам не сделают неприятности, Хвайя?»
По-видимому, туркам не следует находиться по эту сторону границы. Один из рабочих с киркой, однако, их успокаивает. «Все будет в порядке, – говорит он, – вы носите кэфи».
Кепку на голове в этих краях носить не принято, презрительные вопли раздаются со стороны носящих кэфи арабов и курдов – они кричат «Турки! Турки!» и указывают пальцем на несчастного человека, который, выполняя приказ Мустафы Кемаля, носит европейский головной убор. «Нет покоя голове, которая носит кепку[79]» в этих краях.
Сегодня вечером, когда мы кончаем обедать, входит озабоченный Ферхид и тоном глубокого отчаяния объявляет, что шейх привел своих жен, чтобы спросить совета у Хатун.
Я немного нервничаю. По-видимому, у меня создалась репутация человека, умудренного в медицине. Это, без сомнения, незаслуженно. Хотя курдские женщины без всяких предрассудков излагают подробности своих недугов Максу для передачи мне, более скромные арабские женщины согласны обращаться ко мне, только когда я одна. Последующая сцена в основном представляет из себя пантомиму. Головная боль легко определяется, и аспирин принимается с благоговейным уважением. Больные и воспаленные глаза видны, но вот объяснить, как пользоваться борной кислотой – труднее.