Расскажи мне про Данко

Было это вскоре после войны. Мы, ребята из дальних районов,

ехали на службу. Прошедшие медицинскую комиссию в районе, крепкие, здоровые, мы удивлялись: зачем нужна еще комиссия? Скорей бы в часть. Надеть бы шинель, взять бы в руки автомат или винтовку, и тогда… А тогда вот что. Мы все — вчерашние мальчишки. Ну а какие мальчишки во время войны не мечтали об автомате. Взять бы его в руки — да в партизаны, на фронт. Да по немцам, по фашистам автоматными очередями, чтобы знали, что в Советской стране им покоя не будет, пока есть мальчишки.

Но на фронт нас не брали. Малы еще. Военком подрастать нам велел. А рослось очень плохо. В партизаны бы, но в наших степях не было партизан. Мы завидовали тем, кто живет в лесах. И все же мы тянулись, старались быть повыше ростом. Готовились — хранили в тайниках лимонки, патроны винтовочные, автоматные, артиллерийский порох, взрывчатку. Каждый из мальчишек нашего хутора мог поднять на воздух вражеский состав.

Однажды в нашем хуторе отдыхали солдаты, идущие на фронт. Он был рядом, на Дону. Было слышно, как била артиллерия. Сначала вздрагивала земля, потом тихонько позванивали в окнах стекла, потом гремело. А ночью над горизонтом вспыхивало, как далекие молнии перед дождем.

Отдохнули солдаты и заторопились на фронт.

В этот день мой друг Семка Петров спрятал у себя на чердаке наган командира взвода. Командир взвода — парень чуть постарше Семки — догадался, куда мог деться наган. Сразу к нему.

— Отдай наган.

— Я не брал, — отказался Семка.

— Ты взял. Я точно знаю. Подумай ты, голова садовая, — на фронт иду. Как же я без нагана солдат поведу в атаку?

Семка задумался, потом полез на чердак и достал наган. Не знаю, о чем тогда думал Семка. А я разве лучше? Я видел, как у нас завалился под кровать за дымоход патронташ. Видел и молчал. Хотелось, чтобы солдат про него забыл. И солдат в спешке забыл.

Мне стало стыдно, и я побежал домой, чтобы отдать ему патроны. У него винтовка, пускай стреляет по фашистам.

Прибежал, а в доме все перевернуто. Ищет солдат патронташ. Вздыхает.

— Как воевать буду? Чем стрелять?

Я под кровать.

— На, дяденька.

И он мне спасибо сказал. Спасибо за то, что я почти украл очень нужные солдату патроны.

Скоро я сам стану солдатом. Вот пройду еще одну комиссию, и все.

Мчится поезд. Плывет мимо большая степь. Вдруг кто-то крикнул:

— Танки!

— Глядите, танки!

Все к окнам.

Мы подъезжали к Сталинграду. Чем ближе, тем гуще чернели могучие тела вражеских машин: без гусениц, без башен, с погнутыми стволами орудий, с пробоинами в боку. Сколько их! Какая сила могла остановить нашествие черных, с крестами на боках чудовищ! Что за люди стали на их пути?

А люди эти были самыми обыкновенными. Только были они очень смелыми. Они очень хотели, чтобы ни один фашист не топтал нашу землю. Но прежде все эти люди были мальчишками.

…Давно прошла пора мальчишества. И отслужил я давно. Но до сих пор не могу забыть чьего-то вскрика:

— Танки! Глядите, танки!

И они, ржавые, как саранча, на белом снегу.

Я все думал, думал о тех, кто мог остановить эти чудовища…

Однажды попалась мне пачка старых журналов «Огонек» военного времени. На одном из них во всю обложку была фотография. Боевой танк, а на его крыле, положив руку на ствол орудия, стоит крепкий паренек. Он смотрит куда-то вдаль. Куда?

Может быть, он высматривал путь, по какому должен идти сейчас в сражение? Может, он только вышел из боя и смотрит, как там, вдали, дымят подожженные им вражеские тапки.

Под фотографией написано:

«Один из славных защитников Сталинграда — танкист старший лейтенант Владимир Хазов, уничтоживший 25 фашистских танков».

После этого я и отправился по следам его босоногого детства, по дорогам войны, которые привели Володю Хазова к подвигу.

Приходилось ли вам когда-нибудь подставлять ладони целой реке? Не просто опускать ладони в реку, а подставлять так, чтобы через них прошла вся речка. Наверное, это не речка, родник, догадываетесь вы. Конечно. Каждая речка начинается с родника.

Есть такой родник за селом Большой Кувай в Ульяновской области. Начинается он под кручей в лесу, где сосны перемешались с березами, березы с дубами. Выбегает он тонким синеватым ручейком быстро, шумливо и катится вниз. Зовут ручеек Святым Ключом. А вообще отсюда начинается речка Кувайка. Если ты захочешь напиться, подставь ладони, и Кувайка польется в них. Пей. Вода чиста, как утренняя роса, вкусна, как воздух после дождя. Тот, кто напьется однажды воды в этом ручье, — куда бы не забросила его судьба, — будет помнить Кувайку.

Будет помнить потому, что есть в этой Кувайке, в этих ромашковых полянах на лесной опушке, в зеленых холмистых спусках с террасами коровьих дорожек что-то такое твое, такое русское, что забыть невозможно.

Узкими террасами коровьих дорожек, что огибают склоны, через ольховые заросли, через мосток пойдем и мы к роднику. Чу! Кто это там гомонит? Он. Володя. А там над кручей, из-под которой бьет родник? Это его сестра Лиза.

Скажу вам, что Володя забежал в Кувай к родным всего лишь проститься. Скоро он закончит танковое училище. Ему присвоят командирское звание, и он уедет.

Он стоит, широко расставив ноги. Под ним бежит говорливая Кувайка. Он подставляет ей свои ладони. Она с разбегу — в них! Он пьет и снова подставляет. Потом широко проводит рукой по влажным губам и просит сестру:

— Расскажи мне, Лиза, про Данко.

Три года назад запал ему в душу рассказ о смелом Данко. На школьном празднике были песни, были пляски, и вдруг выходит на сцену Лиза. Заговорила тихо, но так душевно, верно, что, казалось, будто сама придумала историю про веселых, сильных и смелых людей, которых прогнали другие племена в глубь леса, в котором они гибли от болотного смрада. Убитые горем, они «уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже, испуганный смертью, не боялся рабской жизни… Но тут явился Данко и спас всех один».