Рассказки конца века
Шрифт:
Девушка родилась умной, она поняла, засмеялась. Так они и смеялись знающе.
— Но вы приедете?
— Приеду, — весело ответил он.
— А скоро?
— Сегодня, — пообещал он. — С деньгами.
— А вас правда зовут Альберт?
— Мой папа был фашистом и выбрал имя Адольф. А мама хотела назвать ребенка Альфонсом. Выбрали нечто среднее.
Они снова посмеялись, не так знающе, но все равно от души.
Все по-другому, конечно. Никому не верил Альберт Леонардович, не имел на то весомых причин и благодушного настроения. Его, конечно, интересовало безумие.
Интереснее с царством божьим. Это безумие в кубе, и оно почти объяснимо умом как шизофрения. Но трубку подняли, и живой девичий голос представился секретаршей, ответил, посмеялся, позвал приезжать. Ум отступает на дальние рубежи: фантастическая шиза или здоровое, но тогда непонятно что. Не корысть. Это слишком загибистый путь обмана, есть другие, почеловечнее и попроще. Кто обманется на такую чушь? Лохи ведь ищут тысячу годовых, а не божкины сказки.
Альберт Леонардович спустился вниз, хлопнул дверцей «ландкраузера» и покатил, куда звал его улыбчивый женский голос. Приткнул недешевый джип к бордюру, спрыгнул в мелководную грязь и пружинисто зашагал, распугивая прытких мартовских воробьев. Другие люди бегали вокруг него, на свой манер распугивая весенних птиц и друг друга…
Увы, голос оказался симпатичнее женщины, так тоже случается, и не в том суть, что девушка была некрасива: просто голос был сногсшибательным, а лицо было ничего, и фигура была ничего, одним словом, ничего была девушка, но до собственного голоса ей было — не рукой подать, и не ногой дотянуться.
— Вы Марина? — спросил он шепотом бывалого заговорщика.
— Альберт Леонардович? — оживилась она. — Очень приятно.
Было ей от роду двадцать пять зим — примерно. Носила она малосочетаемое, но у нее сочеталось — пиджак и вольные джинсы, все темное, а еще носила светлые волосы и улыбку. Блузка светилась желтым, а сережки слегка покачивались, и никого в комнате не было, и не было двери, ведущей к начальнику. Альберт Леонардович полагал, что бытие секретарши немыслимо без ее начальника, ан все-таки нет…
В кабинете было метров семь по гипотенузе, тяжелый стол и легкий стул для Марины, два кресла для людей, телевизор в углу и телефон — для нее же, видимо. Экран показывал с приглушенным звуком: красивые мужчины и женщины в нерусских платьях говорили нерусскими голосами, демонстрируя страсти, по всему видать — нерусские, да и нечеловеческие вообще, может быть, даже и марсианские.
Альберт Леонардович сел в одно из кресел, назначенных для людей, в то, которое дальше. Хотел, куда ближе, а не сумел — занято было, лежала там пачка цветных журналов «Космополитэн».
— Ваше? — спросил он.
— Мое, — вздохнула девушка. — Здесь все мое.
— Вы что-то делаете весь день?
— Ничего не делаю и ничего не знаю, — призналась она. — Мне платят, чтобы я бездельничала.
— Вот оно как, — сказал Альберт Леонардович.
— Ваш звонок был первый за две недели, — продолжала Марина. — До этого никто не звонил, никто не приходил, а по пятницам платили деньги. Правда, немного.
Клиент присвистнул, клиенту нравилось…
— И что вы будете со мной делать?
— Возьму ваши деньги, — просто ответила Марина. — Дам вам телефон. Все.
— А если я откажусь?
— Ваше право. У меня инструкция никого не уговаривать, — объяснила она. — Нужный человек согласится без уговоров.
— А если я дам сто долларов?
— У меня инструкция не торговаться. Вы же понимаете.
— Конечно, понимаю, — кивнул Альберт Леонардович. — Все правильно.
Он вынул пачку из внутреннего кармана, отсчитал ровно десять.
— Я позвоню отсюда?
Марина протянула бумажку с цифрами, извинительно улыбнувшись.
— С девяти до десяти вечера.
— Хорошо, — покорно сказал он. — А если я захочу деньги обратно?
— Придете завтра утром, я верну, — сказала Марина.
— За ночь-то пропьете, — ужаснулся Альберт Леонардович.
— Потрачу на героин, — уточнила Марина. — Или сниму себе жиголо.
Она радостно тряхнула копной светлых волос.
— А скучно здесь? — посочувствовал он.
— Не-а, — выпалила она. — Здесь такое бывает!
— А что бывает?
— Ну как что, — сказала Марина. — То про негров покажут, то про пепси, то про дельфинов. Интереснее всего про импичмент и лесные пожары.
— Ух ты, — позавидовал Альберт Леонардович. — Прям-таки про лесные пожары?
— А как же без них?
— Серая у меня все-таки жизнь…
Уже в лифте он пожалел, что не поцеловал Марину в курносый носик, и свидание не назначил, и на колени не встал, слов не сказал подобающих — хотел даже вернуться. Но не вернулся, вспомнил, что так нельзя — то есть возвращаться нельзя, раз ушел, то ушел.
Да и другое намечено.
23–39–98, так, кажется.
— Приходите, — сказал обыкновенный мужской голос и назвал адрес.
Дом стоял в центре города. Добротный, пятиэтажный. Не хрущевка заурядная, не брежневка и не андроповка — сталинка возвышалась, гордясь своим именем. Он загнал «крузер» во двор.
Хозяин ждал Альберта Леонардовича в недрах восемнадцатой квартиры. Он на глаз прикинул, в какой из шести подъездов ему идти. Туда и двинул. Угадал.
Дверь открыл мужчина лет тридцати, гладко выбритый и черноволосый, в черном свитере и черных тренировочных брюках. Он пожал узкую ладонь Альберта Леонардовича, махнул приглашающе: заходи, мол, брат, раз пришел.
— Володя, — назвался он.
Больше никого не было, по меньшей мере, ему так виделось: но могло быть в квартире и пять человек, и десять, и сорок пять — явно не однокомнатной строили восемнадцатую квартиру. Черноволосый, понятно, всех комнат не показывал. Он сразу толкнул застеленные створки напротив прихожей и они оказались в гостевой комнате, в гостиной, как ее называют.