Рассказы арабских писателей
Шрифт:
В дверь робко вошла маленькая смуглая девушка с черными косами на плечах, одетая по-деревенски. Фавзи велел ей забрать белье.
Я спросил:
— Она прачка?
Фавзи ответил:
— Нет, она взялась постирать, но как она это делает, я еще не знаю.
Набавия нагнулась над грудой белья, собираясь унести его в ванную комнату, но, услышав наш разговор, сказала:
— Надеюсь, вы будете довольны мной, господин, и даже сможете порекомендовать меня своим друзьям…
Я провел у Фавзи целый день. Перед уходом
В пятницу Набавия пришла… На ней было рваное платье, местами обнажавшее ее плечи. Ее измученное лицо и утомленные глаза говорили о бессонной ночи. Мне не хотелось увеличивать ее усталость. Если бы со мной был мой друг Фавзи и я поделился бы с ним своими мыслями, он неминуемо ответил бы мне: «Брось ты свою сентиментальность, это только твое воображение. На самом деле ничего нет».
— Может быть, ты отложишь стирку? — спросил я Набавию.
— Я пришла стирать, мой господин, — ответила она.
В ее голосе и глазах чувствовался какой-то испуг. Я сказал:
— Но ты устала.
Она с робким удивлением переспросила:
— Я устала?
— Это видно по твоему лицу. Нет никакой необходимости стирать именно сейчас.
— Но я…
— Я тебе дам деньги и не делай ничего.
Я увидел, как радостно озарилось ее лицо, как просияли ее глаза. Она сидела передо мной на полу. Я спросил ее:
— Ты завтракала?
Она ответила:
— Да.
Но было видно, что она говорит неправду.
Я сказал, что я голоден, и попросил ее пойти купить лепешек и бобов.
Когда мы поели, Набавия спросила:
— Господин! Может быть, вы возьмете меня к себе прислугой? Я умею стряпать, мыть полы, убирать комнаты, стирать белье. Я буду делать все, все. Ведь вы… у вас нет никого, кто бы вам прислуживал?
Я подумал, что в этом нет ничего невозможного, и спросил ее:
— А сколько ты возьмешь?
Она ответила:
— Ничего, немного еды и угол, где спать.
Тогда я сказал, что могу платить ей пятьдесят пиастров в месяц.
И Набавия осталась у меня.
После занятий, когда я возвращался из университета, мне было приятно, что дома меня ждал хороший обед и убранная комната.
Сначала Набавия говорила мне много неправды. Как-то раз я спросил ее о родителях. Она сказала, что ее отец живет в городе Мансуре, а мать в Каире… Потом выяснилось, что Набавия не знает ни отца, ни матери…
В другой раз она рассказала мне, что у нее есть жених, что он учится в ремесленной школе, но его родители заставили ее отказаться от него. Она говорила о нем много, подробно описывала его внешность, вспоминала, как он приглашал ее в кино, как делал ей подарки, горько плакала о том, что несправедливая судьба отняла у нее любимого человека. А потом выяснилось, что у Набавии никогда не было жениха; вероятно, желание приукрасить свою жизнь побудило ее сказать неправду.
Она хотела убедить меня, что она такая же девушка, как и все, что у нее есть мать, отец, жених, что они — люди хорошие и с достатком.
Я прощал ей ложь. Я даже делал вид, что верю ей. Я не возмущался, потому что был убежден, что эта измученная девушка хочет защитить себя ложью от унижений, которыми была полна ее жизнь.
Однажды, подходя к своему дому, я услышал, как Набавия поет низким голосом: «О ночь! Как много несчастных одеваешь ты своим покровом. Только ты, таинственная, знаешь, как много на свете девушек, продающих свою честь за кусок хлеба!»
В глубокой ночной тишине горькая песня девушки уносилась на крыльях ветра и таяла вдали.
Я спросил ее:
— Что с тобой, Набавия?
— Ничего!
Она горько заплакала.
И в конце концов я заставил Набавию открыть мне причину ее горя и страданий. Вот что я услыхал.
Набавия не знала ни отца, ни матери. Она помнила, как жила в доме пожилого человека, хозяин кричал на нее, кричала и его жена. Если они были чем-нибудь недовольны, то упрекали Набавию в неблагодарности и лени, говорили, что приютили ее из жалости.
Она вставала с зарей, мыла полы, покупала бобы, хлеб, готовила завтрак, целый день угождала хозяину и исполняла приказания его жены. Поздно ночью она ложилась спать в коридоре на полу, чтобы опять подняться, едва на небе забрезжит рассвет…
Как-то вечером хозяйка велела Набавии приготовить чай. Набавия уронила чайник — и он разбился. Женщина пришла в ярость. С багрово-красным лицом и глазами, мечущими искры злобы, набросилась она на Набавию и зверски избила ее. Крики девочки еще больше разжигали хозяйку. Она таскала Набавию за волосы по полу, потом, отбросив ее в угол, нашла длинную веревку, связала ей руки и ноги и, схватив железный вертел, сунула его в огонь…
Набавия дрожала от страха. Она не знала, что с ней будет, каким еще мучениям ее подвергнут. Со связанными руками и ногами она с ужасом следила за обезумевшей женщиной. Вытащив раскаленный вертел из огня, хозяйка стала прижигать ноги Набавии: «Я тебя проучу! Больше ты не будешь делать так!..»
Набавия лежала в углу кухни, скорчившись от боли. Ночь она провела в слезах. Следующий день был таким же мучительным, как и ночь. Когда стемнело, Набавия тихонько вышла на улицу, еле передвигая обожженные ноги.
Ей было двенадцать лет. Ей некуда было идти… Дрожа от холода, она сидела на тротуаре. Из ран на ее ногах сочилась кровь…
К ней подошел полицейский и закричал:
— Что ты здесь делаешь?
Она ответила со страхом:
— Ничего. Я хочу спать, спать…
Полицейский заглянул ей в лицо. Увидев, что перед ним ребенок, он стал ее расспрашивать и узнал все, что с ней случилось. Набавия была страшно напугана и измучена.
Он сказал ей:
— Пойдем со мной. Будешь жить у меня…