Рассказы для выздоравливающих
Шрифт:
И мечты бедного Джима о семейной жизни в один миг оказались разбитыми.
Он разбросал рукой опостылевшие самородки, упал на раскаленную землю и завыл.
А австралийское солнце — злой, желтый, пылающий таз — заливало равнодушные камни и пыльные листья молочаев своим мутным, как потухающие уголья, светом…
Конец графа Звенигородцева
Граф Звенигородцев проснулся в своем роскошном особняке, отделанном инкрустацией, и сладко потянулся. Позвонил…
— Вот что… — сказал он вошедшему камердинеру. — Приготовь мне самое дорогое шелковое белье и платье от английского портного… Я через час поеду в баню. Никогда не был в бане — посмотрю, что это такое.
Прислуга в доме графа была вышколена удивительно: камердинер действительно пошел и сделал все так, как приказал граф.
Через час граф Звенигородцев вышел из своего роскошного особняка и, вскочив в дорогой, отделанный инкрустацией автомобиль, крикнул шоферу:
— В самые лучшие бани! В дворянские!!
Облака пара застилали глаза… Мелькали голые тела, слышался плеск горячей воды, гоготанье… Брезгливо посматривая на эту неприглядную картину, граф лежал на скамье и морщился, когда высокий долговязый парень слишком сильно тер ему шею.
Этот долговязый парень давно уже не нравился графу своей непринужденностью и фамильярным обращением. Он хватал графа за руки, за ноги, мылил ему голову и часто выкрикивал какое-то непонятное слово «эхма!».
— Боже ты мой! — думал граф. — Где этот человек получил воспитание?.. Прямо-таки ужасно.
Мытье подходило уже к концу. Граф предполагал сейчас же встать и, даже не поклонившись долговязому человеку, уйти, чтобы этим подчеркнуть в деликатной форме свое неудовольствие.
Уже граф, поддерживаемый парнем, поднялся со скамьи… Уже он, окаченный горячей водой, взмахнул руками и отряхнул миллион светлых брызг… Уже… Как вдруг произошло что-то до того тяжелое, до того кошмарное — чего не могло бы предположить самое разнузданное воображение: парень неожиданно изловчился и, хлопнув графа по белой изящной спине, с хладнокровием истого бретера сказал:
— Будьте здоровы!
Граф вздрогнул, как благородный конь, которому вонзили в бока шпоры, повернул свое исковерканное гневом лицо и грозно вскричал:
— Эт… то что такое?!
— Будьте здоровы, говорю, ваше сиятельство! — повторил негодяй, делая иронический поклон.
— А-а, негодный… Зная, кто я такой, ты позволяешь себе то, что смывается только кровью?!! Я не убиваю тебя, как собаку, только потому…
И сделав над собой страшное усилие, граф отчеканил более спокойным голосом:
— Милостивый государь! Завтра мои свидетели будут у вас. Ваше имя?
— Алеша, ваше сиятельство. Так пусть меня и спросят, если помыться али что. В это время я завсегда тут. На чаек бы с вас.
Эта убийственная ирония, это последнее оскорбление уже не произвело на графа никакого впечатления… Он молча повернулся и вышел в предбанник. Вызов был сделан, и все неприличие и бестактность противника не могли задеть теперь графа.
Сжав губы и нахмурившись, граф быстро оделся, вышел, вскочил в свой элегантный автомобиль и помчался к своему другу барону Сержу фон Шмиту.
Барон фон Шмит тоже жил в богатом особняке, отделанном мореным дубом и бронзой.
— Серж, — с наружным спокойствием сказал граф, хотя подергиванье губ выдавало его внутреннее волнение.
— Серж! Я сегодня был оскорблен самым тяжелым образом и вызвал оскорбителя на дуэль. Ты будешь моим секундантом?
— Буду.
Граф рассказал все происшедшее барону, который молча выслушал его и потом спросил:
— Слушай… А вдруг он не дворянин?
Граф похолодел.
— Неужели… Ты думаешь…
— Весьма возможно… Тогда ясно — тебе с ним драться нельзя.
— Боже! Но что же мне делать?!
— Видишь ли… если он не дворянин — тебе нужно было сейчас же после нанесения оскорбления выхватить шпагу и убить подлого хама на месте, как бешеную собаку…
— Что ты такое говоришь: выхватить шпагу! Откуда же ее выхватить, если я был совершенно голый? Да если бы я был одет — не могу же я носить шпагу при сюртуке от лучшего английского портного?
— Тебе нужно было задушить его голыми руками, как собаку.
— О господи! — застонал граф, хватаясь за голову холеными руками. — Но, может быть, он — дворянин? Ведь бани-то дворянские?
— Будем надеяться, мой бедный друг, — качая головой, прошептал барон.
На другой день барон поехал по данному графом адресу, нашел оскорбителя и, сухо поздоровавшись, имел с ним долгий горячий разговор.
Когда он возвращался в свой особняк к ожидавшему его графу, лицо его было сурово, губы сжаты, а брови нахмурены.
Он легко взбежал по лестнице, остановился на секунду у дверей своего роскошного кабинета мореного дуба, пригладил волосы и с холодным лицом вошел…
— Ну, что?! — бросился к нему граф, протягивая трепещущие руки.
Барон отстранил его руки, свои засунул в карманы и медленно отчеканил:
— Вы получили оскорбление действием от наглого мещанина и не сделали того, что должен был сделать человек вашего происхождения: не убили его, как собаку.
— Он мещанин?! — болезненно вскричал граф, закрывая лицо руками.