Рассказы Доброго Психа
Шрифт:
– Сонька, ты жертва коммунистической пропаганды!
– Сенька, ты контра недобитая! Злыдня диссидентская!
При этом оба радостно улыбались. Одноклассники переглянулись: «Опять эти ненормальные спорят! Да заткнитесь вы уже со своей идеологией. Давайте лучше за стол, ребята!» Потом было много разговоров. О том, о сем. О бизнесе и карьере, о виллах и коттеджах, о «мерседесах» и джипах.
– Стойте, – вдруг сказал бывший хулиган и двоечник, ныне бизнесмен средней руки. – Мы видимся часто, а Сонька пришла в первый раз. Давайте послушаем ее. Пусть расскажет, что делала все эти годы.
И
– Вот это да! – покачали головой далеко не бедные дяди и тети. – Да ты самая счастливая среди нас. Мы и не слышали о таком, хотя все считаем себя успешными. Скучно живем, ребята!
Время было позднее. Пора расходиться. Соня, единственная среди всех, не имела собственных «колес». Все стали наперебой предлагать подвезти ее домой на своих роскошных машинах. Но ей хотелось еще пообщаться с Арсением. Он кивнул: «Я довезу тебя» – и указал в окно на свое дырявое авто. Соня увидела и улыбнулась. Одноклассники разошлись.
– Сенька, только не включай «циника», – очень серьезно велела она. – Это ведь твои картины? Так вот, их не мог написать плохой человек. Они святятся внутренним светом. Так может писать только очень хороший и очень талантливый человек. У тебя великий дар!
– Правда?! – смутился Арсений. – Тебе нравится?! Только ведь я неудачник. Пропала жизнь. Живу, как трутень – пользы от меня никакой. А ты… ты святая. Делаешь столько добра!
– Ты делаешь добра ничуть не меньше. Просто, как бы тебе сказать, твое добро пассивное, а мое активное. Я лезу вперед сама, а тебя надо попросить. Но количество добра абсолютно одинаковое. Просто характер разный.
Арсений был озадачен. Потом начал говорить о своем будущем «лучшем проекте», который он когда-нибудь создаст и разбогатеет. Соня вздохнула, но не стала ему говорить ни о роли мамы в его судьбе, ни о сценарии неудачника, ни о «жизни, отложенной на потом». Она много помогала людям и знала, что такие разговоры не помогут. И еще – ещё он ей безумно нравился. Первая любовь разгоралась в ее душе с новой, уже взрослой, силой.
– Послушай, я решительный человек, – вдруг сказала она. – Я предлагаю тебе свою любовь. Или дружбу. Что хочешь. Разумеется, если у тебя никого нет – не хочу, чтобы из-за меня кто-то мучился и страдал.
На лице непризнанного гения отразилась вся гамма чувств влюбленного юноши. И уж никак не циника. Он забормотал, что он помнил ее всю жизнь, и кинулся целовать ей руки. Соня пригласила его назавтра в свой большой дом. Объяснила детям, что приедет ее одноклассник и первая любовь. Дети поняли это по-своему, переглянулись и лукаво переспросили: «К нам приедет Папа?» Соня смутилась.
Так в жизни детей появился Папа. Вначале он появлялся на рассвете. Не из романтики, как полагали дети, а из неорганизованности, как прекрасно понимала Соня. Он слишком хаотически собирался, к тому же успевал кому-то помочь и куда-то заскочить на тусовку. Иногда приходил с огромным букетом роз, иногда с одной розой – на сколько хватало денег. Каялся перед Соней в своей бесполезности и никчемности, просил прощения, что ничем не помогает.
– Ты делаешь очень много для нас, – убежденно отвечала Соня. – Раньше у этих детей было совсем другое представление о папе. Папа пил и дрался. Или папы вовсе не было, а были пьяный разврат на глазах у детей. А теперь они видят, что Мама и Папа это чистая любовь… ну, и розы на рассвете.
Потом он робко высказал желание их всех нарисовать. Соня отвела ему комнату, куда он привез все, что нужно для написания картин. И начал рисовать. Димку и Колю, Катюшу и Арсения. И маму Соню. По отдельности и всех вместе. А потом, по просьбе Сони и детей написал свой автопортрет. Он задумал большую картину, и это были лишь этюды к ней. Но и этюды излучали свет. Соня вешала их на стены в разных комнатах и не уставала хвалить. Его собаки и кошки тоже перебрались в их большой дом, вдобавок к уже имевшемуся зверью. Всем хватило место.
Дети приходили в его мастерскую и вели с ним долгие разговоры. Они обожали Папу и разговоры с ним. Папа Арсений, действительно, много знал об искусстве – и о классическом, и о самом современном. А еще он часто обнимал их и говорил ласковые слова. Дети таяли. Он впервые познал радость отцовства, и долго сам не мог себе признаться в этом.
Своей любимой Соне он продолжал что-то бормотать на тему, что «мужчина должен приносить в дом деньги», но всегда искренне слышал в ответ, что он дает им самое главное – любовь и тепло.
Арсению звонили друзья и знакомые, о чем-то просили и куда-то звали. Соня никогда не возражала: ей не нравилось, когда женщины требуют от любимого, чтобы он все внимание уделял семье. Она любила отдавать, а не требовать. Время от времени они упоенно спорили об идеологии. На весь дом неслись жаркие баталии обо всем советском, постсоветском и антисоветском.
– Коммунизм – это добро, – кричала она. – Это то, что у нас в семье.
– Ты романтик! Коммунизм – это ГУЛАГ… Вы разнесли полмира!
– А вы погубили мою страну!
– Сонька, ты жертва коммунистической пропаганды!
– Сенька, ты контра недобитая!
Иногда они спорили полночи. Спорили незлобно. Любя. Наутро дети говорили: «Мама и Папа, вы опять вели идеологические дискуссии! Нам снились такие счастливые сны под ваши споры!»
Разумеется, он так и не написал картину. Говорят, иногда люди чувствуют приближение смерти – не только своей, но и близкого человека – и пытаются подвести итоги. В один из вечеров Соня и Арсений неожиданно собрали детей на праздничный вечер. За семейным столом звучал смех и песни, дети, даже уже подросшие, радостно лезли на ручки к Папе. Потом Соня сказала:
– Ты создал свой ЛУЧШИЙ ПРОЕКТ!
Арсений показал глазами на висящие кругом этюды:
– Ты имеешь в виду это? Но ведь картина еще не написана!
– Нет, я имею в виду другое, – и она обвела жестом прильнувших к нему детей. – И это очень-очень большой проект. У тебя не только великий дар живописца, но и ВЕЛИКИЙ ДАР ДОБРА.
Ты знаешь, – признался Арсений, – я много лет думал, что живу зря. А теперь понял: ради одного этого стоило жить.
– Я очень люблю тебя, – призналась она. – Ты моя любовь первая – и вечная.