Рассказы и истории
Шрифт:
Присутствующие переводили глаза с него на меня, с меня на него. Разгорячённые выпитым — поминки начались давно, часа два назад — они за минуту до того оживлённо беседовали. И вдруг это — «Ра-а-айка».
На плечо кричащего легла рука — коротко, властно и окончательно. И он сел. Как-то сразу сел, только слабо плечом дёрнул. Повертел головой и уткнулся в широкое лицо с прорезями глаз — оно выросло рядом с его плечом.
— У-у-у-у-у-у…
Сложил лодочкой ладони и ушёл в них лицом. Тихо. Только это у-у-у-у-у, как из-под воды.
А ко мне
— Здра-авствуйте. — Рука с красным перстнем чуть подрагивает. — Вы — Раиса из Н-ска? Давайте знакомиться. Раиса, Костина жена. Жена я, и меня зовут Раиса.
(«Ты — Раиса, я — Раиса — наваждение какое-то. Чертовщина. Впрочем, я-то не Раиса»).
— Я — не Раиса. Вы ошибаетесь.
— Как — не Раиса? В глазах — испуг, разочарование, мгновенная искорка и — отпустило.
— А вы… знали?
— Кого?
— Ну…, — она сделала неопределённый жест.
Я посмотрела на другой конец стола. На полу, у самых ног Кости (не сказала, что звали его именно так) стояло ведро, заляпанное краской, а в нём бутылка с водкой. Он подливал себе в стакан и бутылку ставил назад в ведро.
Мой взгляд тут же был перехвачен:
— Привычка. Он маляр. Мы с ним малярничаем вместе. Сюда прямо с работы, всё своё с собой носим. Покойницу Наталью Георгиевну он очень уважал. Как узнал про похороны — всё бросил. Он когда-то у неё учился, а она его сюда вызвала, чтоб преподавать в хореографическом. Ну вот… А теперь вот. Пролетарии мы, — и она угрожающе хлопнула себя по животу, — а вообще-то, если вы его помните, как он выступал, то мне поговорить с вами надо. Я собираю на него материал. Книжку хочу выпустить. Знаменитый был, говорят.
Костя коротко опрокидывал в себя стакан за стаканом, глядя в нашу сторону ненавидящим оком. Сейчас он ненавидел нас обеих.
И как только она умолкла. Костя встал. Пошатываясь, хватаясь за углы стола, с трудом находя равновесие, но, наконец, стал так, как мог стоять только Костя, словно говоря: «Вот я. Узнаёшь?»
И в комнате что-то началось: все заговорили наперебой. А полноватый человек с усиками, словно в оправдание своё и во всеобщее — громче других, перекрывая общий шум:
— Да если б он согласился, ну хоть раз в неделю приезжать в училище, чтоб ребята-старшеклассники увидели, что такое бывает, если бы он показал им…
— Что? — печатным голосом перебила его Раиса.
— …если бы он показал им хоть два-три движения. Они такого нигде больше не увидят. Когда мне говорят: Чабукиани, Ермолаев, Корень… да никого не было. Кто не видел Костю, тот ничего не видел.
Костя стоял, не двигаясь, будто не о нём речь.
— Да вы знаете, какой у него был прыжок? — не унимался с усиками. — Два-три прыжка — и через сцену. Летал! А как он…
И вдруг начали отлетать и с грохотом падать стулья. Их отбрасывала сухая, как костыль, Костина нога. Костя попятился на очищенном пятачке, чуть приподнял руки — что-то птичье в нём появилось — сейчас прыгнет — в
Мне всегда казалось, что у Кости свои, особые отношения с законами гравитации. Два-три прыжка через сцену — это не то. Фокус был в другом: где-то на вершине прыжка он замирал на мгновенье и приземлялся, чтобы, отпружинив, снова взлететь, будто там, над сценой и было место его настоящего обитания.
После спектакля раз услышала: «Костя какой-то ненормальный. Он танцует запойно».
Он не танцевал, он жил так.
Ее он называл «Райка» и это было ее полным именем: «Рая» было бы недостаточно. В шее у нее было на один позвонок больше, чем у всех нормальных людей, и казалось, что вся она — и руки, и туловище, и голова — произрастают из шеи.
Она лежала на белой шкуре на полу, а он сидел в ногах и смотрел на неё. Они часто и шумно ссорились и также шумно мирились. «У нас у всех замужество, а у Райки с Костей — любовь» — сказала её товарка по балету.
Однажды он не пришёл на спектакль и его уволили из театра. И он уехал, а Рая осталась. И разнёсся страшный слух: Костя попал под поезд.
Рая долго не выходила из дому, а когда вышла — упала и сломала ногу. Больше она не танцевала. А потом и вовсе перестала жить.
— Ра-а-айка…
Он хрипел, корчась на полу. По подбородку из губы текла кровь.
— Райка, забери меня отсюда, пропадаю.
Несколько рук пытаются поставить его на ноги, а он не даётся — не хочет ли, не может ли — старается подползти и ухватить меня за руку, за подол юбки.
— Ты же ничего не знаешь, Райка. Пойдём отсюда.
— Давай, вставай, Костенька, вставай.
Он услышал её сладковатый голос и замолчал, а она пыталась поднять его за подмышки, но в руках оставалась только вязаная безрукавка, а он заслонялся локтем, как от ударов.
— Прыгнуть захотел, миленький. Попрыгаешь… Вставай, вставай.
Вдруг все стоящие вокруг отвернулись. Не от слез Костиных, не от крови на подбородке, отвернулись, словно от стыда и потихоньку, поодиночке направились к выходу. И я вышла на лестничную площадку. А через минуту вышел Костя. Под локоть его вела Раиса. Он остановился, повернул голову и капли снова стали догонять друг друга в рытвинах лица.
— Не обращайте внимания, — проговорила Раиса, — с ним такое всегда случается, когда слышит, что кто-то из Н-ска. Это сейчас пройдёт.
— Не пройдёт, не пройдёт, — буркнул полный с усиками, проходя мимо к лифту.
Костя смотрел в лицо, не сдерживая дрожи в губах и подбородке.
— Забери меня, Райка.
— Да это не Рая, Костя. Пойдём.
— Это ты — не Рая! — не поворачивая головы.
Она дёрнула его за рукав, потянула к лифту, а он не шёл, а тащился, упираясь, а голова была повернута назад и глазами он цеплялся за что-то, что ему одному было видно, пока его не умостили в лифт и пока двери не сомкнулась перед его лицом.