Рассказы и крохотки
Шрифт:
Так скорей к замирению – может и лучше? Раны – они постепенно затянутся. Время, время. Жизнь – как-то и наладится, совсем по-новому?
А – изныли мы все, изныли.
Доехали. Новая изба, и свет посветлее.
И Иван Сергеич Матюхин – налитой богатырь с разведенными пшеничными усами, неутомный боец – шагнул навстречу, вознался в Эго, с размаха пожал руку.
Иудина ломота в руке! Кто эти муки оценит, если не испытал?..
А держаться надо – уверенно, ровно, командно.
Прямодушный Матюхин с белым густым чубом, прилегающим набок. Плотные н'aщеки. Сильное пожатие. Воин до последнего.
Поверил – и как рад: нашего полку прибыло! Ещё тряханём большевиков!
Усмешка силы.
Сговорились: в каком большом селе завтра к вечеру сойдутся обоими отрядами. А послезавтра – выступим.
Был момент! – Эктову блеснуло: нет!! говорю! застреливайте меня, терзайте семью – но этих честных я не могу предать!
Но – в этот миг пересохло в горле, как чем горелым.
Пока проглотнул – а кто-то перебил, своё сказал. Кто-то – ещё. (Чекисты здорово играли роли, и у каждого своя история, почему его раньше не видели в восстании. И выправка у всех – армейская или флотская.)
А решимость – уже и отхлынула. Опала безсильно.
На том и разъехались.
И потом растягивался долгий – долгий – долгий мучительный день при отряде Котовского.
Ненависть к себе.
Мрак от предательства.
С этим мраком – всё равно уже не жить никогда, уже не быть человеком. (А чекисты не спускают глаз за каждым движеньем его бровей, за каждым моргом век.) Да скорей-то всего: как отгодишься, так и застрелят. (Но тогда не тронут Полину!)
К вечеру – вся кавбригада на конях. И – много ряженных в казаков.
Потянулись строем. При Эго – свита его. Котовский – в кубанской лохматой папахе, из-под неё звериный взгляд.
Котовский? или Катовский, от ката? На каторге сидел он – за убийство, и неоднократное. Страшный человек, посмотришь на него – в животе обвисает.
В условленное село отряды въехали в сумерках, с двух разных концов. И – расставлялись по избам. (Только котовцы – не всерьёз, кони оседланы, через два часа бойня. А матюхинцы – располагались по-домашнему.)
В большой богатой избе посреди села, где сходились порядки, у церкви – величавая хозяйка, ещё не старуха, с дочерьми и снохами уряжала составленные в ряд столы на двадцатерых. Баран, жареные куры, молодые огурчики, молодая картошка. Самогон в бутылках расставлен вдоль стола, гранёные стаканы к нему. Керосиновые лампы светят и со стены, и на столе стоят.
Матюхинцы – больше рядом, по одну сторону, котовцы – больше по другую. Эго посадили на торце как председателя, видно тех и других.
Какая жизненная сила в повстанческих командирах! Да ведь сколькие из них прошли через германскую войну – унтеры, солдаты, а теперь в командирских должностях.
Скуластая тамбовская порода, неутончённые тяжёлые лица, большие толстые губы, носы один-другой картошкой, а то – крупный свисающий. Чубы – белые, кудель, чубы чёрные, один даже с чёрно-кирпичным лицом, к цыгану, зато повышенная белота зубов.
У котовцев условлено: больше гуторить тем, кто по-хохлацки, идут за кубанцев. А донца – средь них ни одного, но расчёт, что тамбовцы не отличают донского говора.
У одного матюхинца – дремуче недоверчивое лицо с оттопыренным подбородком. Мешки под глазами, повисшие чёрные усы. Сильно усталый.
А другой – до чего же лих и строен, усы вскрученные, взгляд метуче зоркий, но весёлый. На углу сидит и, по простору, нога за ногу вскинул, с изворотом. Неожиданности как будто и не ждёт, а готов к ней, и к чему хочешь?
Эго не удержался: дважды толкнул его ногой. Но тот не понял?
А стаканы самогона – заходили, горяча настроение и встречу дружбы. Длинные ножи откраивали баранину и копчёный окорок. Дым ядрёной махорки подымался там и сям, стлался к потолку. Хозяйка плавала по зальцу, молодые бабы спешили угадать-подать-убрать.
А вдруг какое чудо произойдёт – и всё спасёт? Матюхинцы сами догадаются? спасутся?
«Подхорунжий» (комиссар и чекист) «Борисов» поднялся и стал читать измышленную «резолюцию всероссийского совещания повстанческих отрядов» (которое надо собрать теперь). Советы без коммунистов! Советы трудового крестьянства и казачества! руки прочь от крестьянского урожая!
Один матюхинец – не старый, а с круглой распушенной бородой, пушистыми усами, устоенное жизнью лицо, – смотрел на читающего спокойными умными глазами.
Рядом с ним – как из чугунной отливки, голова чуть набок, косит немного.
Ох, какие люди! Ох, тяжко.
Но сейчас – уже ничего не спасёшь, хоть и крикни.
А Матюхин, подтверждая подхорунжего, стукнул кулачищем по столу:
– Уничтожим кровавую коммунию!
А молодой лобастый, белые кудлы вьются как завитые, сельский франт, закричал с дальнего конца:
– Вешать мерзавцев!
Котовский – к делу: но где же Антонов сам? Без него у нас вряд ли выйдет.
Матюхин:
– Пока не найдём. Говорят, контужен в последней рубке, лечится. Но всех тамбовцев поднимем и мы, опять.
И план его ближний: напасть на концлагерь под Рассказовом, куда согнали и вымаривают повстанческие семьи. Это – первое наше дело.
Котовский – согласен.
Котовский – сигнал?..
И – разом котовцы вырвали с бёдер кто маузер громадный, кто наган – и стали палить через стол в союзников.
Грохот в избе, дым, гарь, вопленные крики баб. Один за другим матюхинцы валились кто грудью на снедь, на стол, кто боком на соседа, кто со скамейки назад, в опрокид.
Упала лампа на столе, керосин по клеёнке, огонь по ней.
Этот лихой, зоркий, с угла – успел отстреляться дважды – и двух котовцев наповал. Тут и его – саблей напрочь голову со вскрученными усами, – так и полетела на пол, и алая – хлынула из шеи на пол, и кругом.
Эктов не вскочил, окаменел. Хоть бы – и его поскорей, хоть из нагана, хоть саблей.