Рассказы и очерки
Шрифт:
– Вы имеете в виду Папанастасия?
– спросил Прокопий.
– Вот-вот, - проворчал Никифор.
– Говорят, его очень ценят. Ну, не знаю; я бы лично рассматривал мозаику скорее как работу каменщика, чем настоящего художника. Говорят, этот ваш... как его...
– Папанастасий?
– Да, Папанастасий. Говорят, он родом с Крита. В мое время люди иначе смотрели на критскую школу. Это не настоящее, говорили. Слишком жесткие линии, а краски! Так вы сказали, этого критянина высоко ценят? Гм, странно.
– Я ничего такого не сказал, - возразил Прокопий.
–
Отец Никифор отрицательно покачал головой.
– Нет, нет, мой милый. Зачем мне на них смотреть! Линии как проволока, и эта кричащая позолота! Вы обратили внимание, что на его последней мозаике архангел Гавриил стоит так косо, словно вот-вот упадет? Да ведь ваш критянин не может изобразить даже фигуру, стоящую прямо!
– Видите ли, он сделал это умышленно, - нерешительно возразил Прокопий.
– Из соображений композиции...
– Большое вам спасибо, - воскликнул аббат и сердито нахмурился.
– Из соображений композиции! Стало быть, из соображений композиции разрешается скверный рисунок, так? И сам император * ходит любоваться, да еще говорит - интересно, очень интересно!
– Отец Никифор справился с волнением.
– Рисунок, прежде всего - рисунок: в этом все искусство.
– Вот слова подлинного мастера!
– поспешно польстил Прокопий.
– В моей коллекции есть ваше "Вознесение", и скажу вам, отче, я не отдал бы его ни за какого Никаона.
– Никаон был хороший живописец, - решительно произнес Никифор.
– Классическая школа, сударь. Боже, какие прекрасные пропорции! Но мое "Вознесение" - слабая икона, Прокопий. Это неподвижные фигуры, этот Иисус с крыльями, как у аиста... А ведь Христос должен возноситься без крыльев! И это называется искусство!
– Отец Никифор от волнения высморкался в рукав.
– Что ж поделаешь, тогда я еще не владел рисунком. Я не умел передать ни глубины, ни движения...
Прокопий изумленно взглянул на искривленные пальцы аббата.
– Отче, вы еще пишете?
Отец Никифор покачал головой.
– Что вы, нет, нет. Так, только, порой кое-что пробую для собственного удовольствия.
– Фигуры?
– вырвалось у Прокопия.
– Фигуры. Сын мой, нет ничего прекраснее человеческих фигур. Стоящие фигуры, которые, кажется, вот-вот пойдут... А за ними - фон, куда, я бы сказал, они могли уйти. Это трудно, мой милый. Что об этом знает какой-нибудь ваш... ну, как его... какой-нибудь критский каменщик со своими уродливыми чучелами!
– Как бы мне хотелось увидеть ваши новые картины, Никифор, - заметил Прокопий.
Отец Никифор махнул рукой.
– К чему? Ведь у вас есть ваш Папанастасий! Превосходный художник, как вы говорите. Соображения композиции, видите ли! Ну, если его мозаичные чучела - искусство, тогда уж я и не знаю, что такое живопись. Впрочем, вы знаток, Прокопий; и вероятно, правы, что Папанастасий - гений.
– Этого я не говорил, - запротестовал Прокопий.
– Никифор, я пришел сюда не за тем, чтобы спорить с вами об искусстве, а чтобы спасти его, пока не поздно!
–
– живо осведомился Никифор.
– Нет - от императора. Вы ведь об этом знаете. Его величество император Константин Копроним под давлением определенных церковных кругов собирается запретить писание икон. Под тем предлогом, что это-де идолопоклонство или что-то в этом роде. Какая глупость, Никифор!
Аббат прикрыл глаза увядшими веками.
– Я слышал об этом, Прокопий, - пробормотал он.
– Но это еще не наверное. Нет, ничего еще не решено.
– Именно потому я и пришел к вам, отче, - горячо заговорил Прокопий.
– Ведь всем известно, что для императора - это только политический вопрос. Ему нет никакого дела до идолопоклонства, просто он хочет, чтоб его оставили в покое. Но уличная чернь, подстрекаемая грязными фанатиками, кричит "долой идолов", и наш благородный монарх думает, что удобнее всего уступить этому оборванному сброду. Известно вам, что уж замазали фрески в часовне Святейшей Любви?
– Слыхал я и об этом, - вздохнул аббат с закрытыми глазами.
– Какой грех, матерь божия! Такие редчайшие фрески, подлинный Стефанид! Помните ли вы фигуру святой Софии, слева от благословляющего Иисуса?
– Прокопий, то была прекраснейшая из стоящих фигур, какую я когда-нибудь видел. Ах, Стефанид это был художник, что и говорить!
Прокопий склонился к аббату и настойчиво зашептал:
– Никифор, в законе Моисеевом написано: "Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в водах ниже земли". Никифор, правы ли те, кто проповедует, будто богом запрещено писать картины и ваять скульптуры?
Отец Никифор покачал головой, не открывая глаз.
– Прокопий, - помолчав, сказал он со вздохом, - искусство столь же свято, как и богослужение, ибо оно... прославляет творение господа... и учит любить его.
– Он начертал в воздухе знак креста своей обезображенной рукой.
– Разве не был художником сам Творец? Разве не вылепил он фигуру человека из глины земной? Разве не одарил он каждый предмет очертаниями и красками? И какой еще художник, Прокопий! Никогда, никогда не исчерпаем мы возможность учиться у него... Впрочем, закон Моисея относится ко временам варварства, когда люди еще не умели хорошо рисовать.
Прокопий глубоко вздохнул.
– Я знал, отче, что вы так скажете, - почтительно произнес он.
– Как священнослужитель и как художник, Никифор, вы не допустите гибели искусства!
Аббат открыл глаза.
– Я? Что я могу сделать, Прокопий? Ныне плохие времена; цивилизованный мир впадает в варварство, являются люди с Крита и еще бог весть откуда... Это ужасно, милый мой; но чем можем мы предотвратить это?
– Никифор, если вы поговорите с императором...
– Нет, нет, - перебил настоятель.
– С императором я не могу говорить об этом. Он не имеет никакого отношения к искусству, Прокопий. Я слышал, будто недавно он хвалил мозаики этого вашего... как его...