Рассказы и очерки
Шрифт:
– Папанастасия, отче.
– Да. Того самого, который создает уродливые безжизненные фигуры. Император понятия не имеет о том, что такое искусство. А что касается Мальвазия, то он, по-моему, столь же скверный живописец. Еще бы - равеннская школа*-. И все же ему поручили мозаики в придворной часовне! Ах, нет, при дворе ничего не добьешься, Прокопий. Не могу же я отправиться во дворец с просьбой, чтобы какому-то Аргиропулосу, или этому, - как его зовут, этого критянина, Папанастасий?
– разрешили и дальше портить стены!
– Не в этом дело, отче, - терпеливо
Аббат махнул своей маленькой ручкой.
– Все они слабые, Прокопий, - невнятно произнес он. Тогда я еще не умел рисовать. А рисовать фигуры, знаете ли, не так-то просто научиться!
Прокопий протянул дрожащий палец к античному изваянию юного Вакха, наполовину скрытому цветущим кустом шиповника.
– И эта статуэтка будет разбита, - молвил он.
– Какой грех, какой грех, - прошептал Никифор, скорбно прикрывая глаза.
– Мы называли эту скульптуру святым Иоанном Крестителем, но это - подлинный, совершенный Вакх. Часами, часами я любуюсь им. Это - как молитва, Прокопий.
– Вот видите, Никифор. Неужели этому божественному совершенству суждено погибнуть навеки? Неужели какой-нибудь вшивый, орущий фанатик вдребезги разобьет ее молотом?
Аббат молчал, сложив руки.
– Вы можете спасти само искусство, Никифор, - наседал Прокопий.
– Ваша святая жизнь, ваша мудрость снискали вам безграничное уважение в церкви; двор почитает вас необычайно; вы будете членом Великого Синода, который призван решить, все ли скульптуры являются орудием идолопоклонства. Отче, судьба искусства в ваших руках!
– Вы переоцениваете мое влияние, Прокопий, - вздохнул аббат.
– Эти фанатики сильны, и за ними стоит чернь...
– Никифор помолчал.
– Так вы говорите, будто уничтожат все картины и изваяния?
– Да.
– И мозаики тоже уничтожат?
– Да. Их собьют с потолков, а камушки выбросят на свалку.
– Что вы говорите, - с интересом произнес Никифор.
– Значит, собьют и кособокого архангела Гавриила, созданного этим... ну...
– Вероятно, да.
– Чудесно, - захихикал аббат.
– Ведь это ужасно скверная картина, милый мой. Я еще не видел столь невообразимых чучел; и это называется - "соображения композиции"! Скажу вам, Прокопий: скверный рисунок - грех и святотатство; он противен господу богу. И этому должны поклоняться люди? Нет, нет! Действительно, поклонение скверным картинам - не что иное, как идолопоклонство. Я не удивляюсь, что люди возмущаются этим. Они совершенно правы. Критская школа - ересь; и такой Папанастасий - худший еретик, нежели любой арианин *. Стало быть, говорите вы, - радостно залепетал старик,- они собьют со стен эту мазню? Вы принесли мне добрую весть, сын мой. Я рад, что вы пришли.
Никифор с трудом поднялся в знак того, что аудиенция окончена.
– Хорошая погода, не правда ли?
Прокопий встал, явно удрученный.
– Никифор, - вырвалось у него, - но и другие картины уничтожат! Слышите, все
– Ай-ай-ай, - успокоительно проговорил аббат.
– Жаль, очень жаль. Но если кто-то хочет избавить человечество от скверных изображений, не стоит обращать внимания, если он немного переусердствует. Главное, больше не придется поклоняться уродливым чучелам, какие делает ваш... этот...
– Папанастасий.
– Да, да, он самый. Отвратительная критская школа, Прокопий! Я рад, что вы напомнили мне о Синоде. Буду там, Прокопий, буду, даже если бы меня пришлось нести туда на руках. Я бы до гроба не простил себе, если бы не присутствовал при сем. Главное, пусть собьют архангела Гавриила, - засмеялся Никифор, и личико его еще больше сморщилось.
– Ну, господь с вами, сын мой, - и он поднял для благословения изуродованную руку.
– Господь с вами, Никифор, - безнадежно вздохнул Прокопий.
Аббат Никифор уходил, задумчиво покачивая головой.
– Скверная критская школа, - бормотал он.
– Давно пора пресечь их деятельность. Ах, боже, какая ересь... этот Папанастасий... и Пападианос... У них не картины, а идолы, проклятые идолы...
– выкрикивал Никифор, взмахивая больными руками.
– Да, да... идолы...
1936
ОФИР
На площади св. Марка вряд ли кто оглянулся, когда стражники вели старика к дожу. Старик был оборван и грязен, и можно было подумать, что это какой-нибудь портовый воришка.
– Этот человек, - доложил podesta vicegerente 1, остановившись перед троном дожа, - заявляет, что зовут его Джованни Фиальго и что он купец из Лиссабона; он утверждает, будто был владельцем судна и его со всем экипажем и грузом захватили в плен алжирские пираты; далее он показывает, что ему удалось бежать с галеры и что он может оказать большую услугу Венецианской республике, а какую именно - он может сообщить лишь самому его милости дожу.
Старый дож пристально разглядывал взлохмаченного старика своими птичьими глазками.
– Итак, - молвил он наконец, - ты говоришь, что работал на галере?
Схваченный вместо ответа обнажил грязные щиколотки; они опухли от оков.
– А на спине, - добавил он, - сплошные шрамы, ваша милость. Если желаете, я покажу вам...
– Нет, нет, - поспешно отказался дож.
– Не надо. Что хотел ты поведать нам?
1 заместитель старосты (итал.).
Оборванный старик поднял голову.
– Дайте мне судно, ваша милость, - ясным голосом проговорил он, - и я приведу его в Офир, страду золота.
– В Офир...
– пробормотал дож.
– Ты нашел Офир?
– Нашел, - ответил старик, - и пробыл там девять месяцев, ибо нам нужно было чинить корабль.
Дож переглянулся со своим ученым советником епископом Порденонским.
– Где же находится Офир?
– спросил он старого купца.
– В трех месяцах пути отсюда, - ответил тот.
– Надо обогнуть Африку, а затем плыть на полночь.
Епископ Порденонский настороженно подался вперед.
– Разве Офир на берегу моря?