Рассказы и сказки
Шрифт:
А фронт уже на окраине. Бой в городе. На улицах танки. Из портновской мастерской бьёт по фашистам пулемёт.
Чайка тащил к пулемёту диск, когда что-то горячее ткнуло его в бок. Он упал. На гимнастёрке алым пятном проступила кровь...
Армия оставляла Севастополь.
Порт пустел. Один за другим уходили в туманное море корабли.
Последним от причала отплыл маленький пузатый катерок. Палуба горбом, медная труба - настоящий самовар.
В последний момент два солдата затащили на него Чайку.
Чук-чук-чук!
– стучит бензиновый мотор. Катер, как утка, переваливается с волны на волну.
Ни дымка, ни берега - одно море...
Прошёл день... Второй... Мотор сделал последний раз: чч... ук! чч... ук!
– и замолк.
Кончился бензин.
Тут, как назло, - немец. Самолёт с чёрными крестами. Увидал катерок развернулся, прижался к самой воде и пошёл в атаку.
Жик-жик-жик!
– лётчик из пулемёта.
– Жик!
Пронёсся над самым катером, погрозил кулаком и улетел. Ясное дело: сейчас своих пришлёт!
Куда уйдёшь без мотора?
Думали-думали солдаты, матросы: что делать?
Ничего не придумать.
И вдруг:
– Я, братцы, придумал...
– сказал слабым голосом Чайка.
Что придумал? А вот...
И началось.
Двое тащат шест. Вбили его в палубу. Остальные - шинели долой, порют на куски, только треск идёт. Куски - Чайке.
У того - три иглы, два матроса в помощь. Шьют, кусок к куску, солдатскую шинель к матросской лепят. Скорее! Скорее!
И через час - парус, настоящий парус поднялся над катером!
Ветер ударил в него. Шест скрипнул. Катер, клюнув носом, пошёл вперёд...
Три дня и три ночи уносил их ветер от врага. Высокие волны и низкие облака.
Катер шёл на восток.
На четвёртый день показались верхушки гор. Над водой - розовые дымки кораблей.
Это были свои.
...К катеру уже спешил эсминец с краснозвёздным флагом. Солдаты, матросы разбирали мешки, винтовки - скоро порт.
А Чайка лежал на корме и смотрел на парус.
На кривой парус. Из чёрного и серого, пробитого пулями сукна.
На первую чудесную вещь, сшитую его руками.
К А П И Т А Н "Д О Р О Т Е И"
Капитан Минаев был угрюмый старик.
Другим капитанам везло. Они служили на сверкающих краской и медью паровых гигантах, командовали дизель-электроходами, пересекали ледяные просторы Арктики.
Минаев всю жизнь проплавал на старом маленьком пароходике со смешным названием "Доротея".
Пароходик ходил по заливу между Ленинградом и Кронштадтом и был кривоносый, с тонкой, как макаронина, трубой.
А теперь шла война. Это она вытащила старый пароход из залива, заставила пройти всё море и нынче гнала обратно в Ленинград.
Корабли отступали. Они шли, как усталые солдаты, цепочкой, один за другим.
Самым большим среди кораблей был "Восток". Он вёз раненых. В его каютах и трюмах одна на другой стояли зелёные больничные койки, а во весь борт - от воды до палубы - тревожно алел санитарный крест.
Самой маленькой была "Доротея". Гружённая фанерой, мукой и пробкой, она шла неподалёку от плавучего госпиталя, то и дело отставая от него.
– Эй, на пробковой фабрике! Мукомолы!
– кричал с мостика капитан "Востока".
– Плетётесь как черепаха. Взять на буксир?
– Обойдёмся!
– бурчал обиженный Минаев и в который раз принимался ругать механика и кочегаров.
Он понимал: для парохода и для него этот рейс был последним. В Ленинграде "Доротею" ждал причал для идущих на слом кораблей, а его больница. Сердце капитана уже никуда не годилось.
"Для этой войны мы оба слишком стары!
– часто думал он.
– И "Доротея", и я... Тяжело: одни мины чего стоят!"
Да, хуже всего были мины.
Фашистские самолёты забросали ими всё море. Мины лежали на дне молчаливые чёрно-зелёные снаряды.
Внутри их прятались магнитные стрелки. Стоило железной громаде парохода пройти над миной, как стрелка поворачивалась, включала ток и оглушительный взрыв раскалывал воду. Чем тяжелее был корабль или чем больше железа было в его трюмах, тем скорее взлетал он на воздух.
Маленькой, лёгкой "Доротее" мины были не особенно страшны.
"Ох, если этот наскочит!" - думал Минаев, поглядывая на огромный "Восток".
Вдоль борта плавучего госпиталя стеной стояли фигурки в белых халатах. Когда "Доротея" подходила поближе, над палубой поднимался целый лес рук. Раненые считали маленький корабль своим товарищем: ему тоже приходилось туго.
Когда корабли пришли в Таллин, "Восток" и "Доротея" стали рядом.
Капитаны встретились на причале.
– Не сердись, Минаич, - сказал капитан "Востока".
– Про пробковую фабрику и мукомолов это я так - шутя. А вот машина у тебя тянет плохо. Дойдёшь ли?
– Дойду... Тебе тоже достаётся. Если будут самолёты, ты как?
– От бомб? Отверну.
– А мины?
На этот вопрос капитан "Востока" ничего не ответил. Действительно, если пароход начнёт тонуть, как спасти тысячу раненых, половина из которых не может ни ходить, ни плавать?
В глубокой задумчивости Минаев простился с ним.
А через час на "Доротее" закипела работа. Из трюмов тюками выбрасывали пробку, выгружали муку и фанеру. Вместо них грузили железные болванки, рельсы, колёса, сыпали ящиками гвозди. На палубу рядами укладывали якорные цепи.