Рассказы и сказки
Шрифт:
Глаза агента еще более забегали под кривым пенсне, желтые зубы оскалились, и он сказал глуховатым голосом:
– Что же вы мне предлагаете?
– Вот! Наконец я слышу настоящие мужские слова! - воскликнул Леонид Цимбал с восхищением. - Хотите иметь шикарную дачу в Аркадии? Тогда идите сюда!
И он снова подхватил агента под локоть, потащил его еще дальше и, наконец, почтительно впихнул в пролом какой-то ракушечной стены, разрушенной взрывом. Они очутились среди развалин, поросших бурьяном, из-под которого блестело на солнце битое стекло. Жирные осенние мухи жужжали и ползали по листьям паслена. Испытывая сильнейшее желание взять агента руками за индюшечью шею, стукнуть головой о камни и придушить на месте, Леонид Цимбал заставил себя сделать преданное лицо и сказал, воровато оглянувшись:
– Будем
Глаза Леонида Цимбала сверкали вдохновением. Агент, кряхтя, вытирал носовым платком мокрый нос, и на лице его было написано крайнее умственное напряжение.
– Нет, я вижу, что вы не поняли моей мысли, - огорченно вздохнул Леонид Цимбал. - Вдумайтесь в эти слова: "Две тысячи тонн" и "Срочная погрузка". Теперь вам понятно? Еще не понятно? Не какая-нибудь погрузка, а срочная. Подчеркиваю! Почему срочная? Потому, что румынское интендантство заинтересовано как можно скорее перекачать зерно из Одессы в Констанцу, на свои, румынские склады. Вы меня спросите: почему? Я вам отвечу: потому, что румынское интендантство боится, что нагрянет немецкое интендантство и перехватит у него из-под носа две тысячи тонн советского зерна. Теперь вам ясно? Румынское интендантство готово носом землю рыть, лишь бы в самом срочном порядке погрузить зерно. Никаких денег не пожалеет! Улавливаете мою мысль?
– Ну, ну! - нетерпеливо сказал агент, перебирая ногами, как лошадь, почуявшая запах овса. - И что же дальше?
– Домнуле! Вы меня удивляете! - воскликнул Цимбал-Кухаренко. - Вы дитя! Идите в управление порта и проявляйте частную инициативу. Пока еще не поздно, берите подряд на погрузку "Фердинанда". Дайте им гарантию, что вы беретесь произвести всю операцию одной моей артелью за трое суток, и берите с них аккордно по четыре марки с тонны за срочность. Они дадут! А если будут торговаться, уступайте за три марки с тонны - и пусть подавятся. Подписывайте любую неустойку. Я вам отвечаю за своих орлов! - При слове "я" Цимбал с такой силой ударил кулаком в свою выпуклую, могучую грудь, обтянутую пропотевшей тельняшкой, что агент даже слегка вздрогнул. - Я вам отвечаю! В крайнем случае я еще подберу себе в артель десяток-другой могучих мальчиков. И погрузка будет закончена в три дня, как из пушки! Дважды четыре - восемь и три нуля, итого восемь тысяч марок. Тысяча марок артели, остальное - вам. Семь тысяч оккупационных марок! Вас это устраивает?
Агент дрожащей рукой вытер под воротником кителя вспотевшую шею. Он пронзительно посмотрел в глаза Леонида Цимбала и севшим голосом сказал:
– Пятьсот!
– Чего пятьсот!
– Пятьсот марок - вам, остальное - мне.
Леонид Цимбал отступил на шаг и всплеснул руками:
– Домнуле агент, побойтесь бога!
– А риск? Кто рискует - вы или я?.. Кто подписывает неустойку? Вы или я? Я рискую. Я подписываю.
Душа Цимбала-Кухаренко ликовала. Он едва сдерживался, чтобы как-нибудь случайно не выдать своей радости. Он так боялся, что дело вдруг сорвется! Он готов был даже приплатить "домнуле агенту" сто марок из кассы подпольного райкома, лишь бы поставить свою артель на погрузку "Фердинанда". Но он понимал, что, по всем законам капитализма, при заключении сделки необходимо торговаться - торговаться жестоко, неутомимо, выжимая каждую лишнюю копейку. В противном случае это может показаться подозрительным. Кроме того, он чувствовал, что его упорство еще сильнее разожжет агента. А самостоятельно, минуя агента, он ничего не мог предпринять. Артель не имела права распоряжаться своим трудом. Она не являлась юридическим лицом и была лишена права заключать соглашения с грузоотправителями. Все делалось через агентов и посредников. Так называемая "частная инициатива", о которой так много кричали румынские газеты, по существу, была привилегией хозяев, но не работников. Для рабочих она была пустой приманкой; они даже не могли без обязательных посредников продавать свою работу. Они были связаны по рукам и по ногам. Они были в полном смысле слова рабами. Ух, как ненавидел и презирал Леонид Цимбал этого человека в старорежимной капитанской фуражке, с кривым старорежимным пенсне на
– Домнуле агент, войдите в положение людей! Дайте им тоже что-нибудь заработать.
– Пятьсот, и ни пфеннига больше.
– Ну, хорошо. Пусть будет восемьсот.
– Пятьсот! А если не хотите, я себе найду другую артель.
– Домнуле агент! Вы же знаете, какая работа! Имейте совесть! Ну, хорошо. Пусть будет семьсот пятьдесят.
– Шестьсот.
– Домнуле агент!
– Слушайте, Кухаренко, перестаньте меня называть домнуле. Какой я вам домнуле? Я русский дворянин!
– Я извиняюсь, господин дворянин! Пусть будет семьсот.
– Шестьсот!
– Крайняя цена семьсот!
Леонид Цимбал сделал вид, что уходит. "Господин агент" схватил его за руку:
– Шестьсот пятьдесят!
– Не пойдет.
– Тогда я буду искать себе другую артель.
Теперь агент сделал вид, что уходит, и Леонид Цимбал испуганно схватил его за полу кителя. Они приходили и уходили. Они хлопали друг друга по руке. Они охрипли. Пот катился по их лицам. Были минута, когда Леонид Цимбал вдруг так жгуче возненавидел агента, что чуть было действительно не плюнул на все и не ушел. Но, вспомнив о советском зерне, которое грабители собирались вывезти из города, преодолел себя и продолжал постыдный торг. Он чувствовал, что агент уже распалился.
– Господин агент! - в десятый раз повторял Леонид Цимбал. - Вдумайтесь в эту круглую сумму - семь тысяч триста марок. Шикарная дача в Аркадии. Неужели вас это не устраивает?
Наконец они в последний раз ударили по рукам:
– Шестьсот пятьдесят!
Сделка была совершена.
– И смотрите, господин агент, - сказал Леонид Цимбал, - надо торопиться. А то какой-нибудь румынский жук забежит вперед, даст в управлении порта хабара, и тогда - здравствуйте, я ваша тетя!
Но он напрасно истратил этот последний заряд. "Господин агент" был уже "готов". Его воображение распалилось до крайней степени. Придерживая фуражку, он уже несся мелкими, семенящими шагами в контору секции эксплуатации, каждый раз при мысли о возможном конкуренте спотыкаясь и роняя с носа свое кривое пенсне на черной ленте.
А вечером в артели Леонида Цимбала от человека к человеку пролетело сказанное шепотом слово "зонтик".
VI
Пароход "Царь Фердинанд" стоял у стены пристани, против элеватора. Снаружи элеватор был цел. Но внутри он представлял беспорядочное нагромождение испорченных и сломанных механизмов: транспортерных лент, сбрасывающих тележек, отпускных весов, веялок, триеров и прочего. Награбленное в пригородных колхозах и поспешно свезенное в этот бездействующий элеватор, нерассортированное и неочищенное зерно сваливалось куда и как попало. Оно лежало в мешках, загромождая конвейеры нижнего этажа, и заполняло бункера, и было свалено громадными кучами прямо на полу в разных этажах, и по ним бегали жирные амбарные крысы - рыжие, глухие, с чешуйчатыми облезлыми хвостами.
Зерно не взвешивалось, и румынские интенданты предполагали, что его здесь скопилось несколько тысяч тонн.
Когда Леонид Цимбал в сопровождении "домнуле агента" и двух румынских интендантов вошел в элеватор, он почувствовал такую острую боль, как будто бы его полоснули ножом по сердцу. То и дело спотыкаясь о части сломанных механизмов, они молча обошли весь элеватор снизу доверху, и агент спросил:
– Ну, Кухаренко, как? Справитесь?
– Будьте уверены! - бодро ответил Цимбал, и щеки его сжались, как от оскомины.
– Имейте в виду: десять тысяч неустойки! Если подведете - мне будет плохо, но и вам тоже будет плохо. Вам будет гораздо хуже, чем мне. Вы у меня тогда все до одного попадете в "Куртя Марциала" и уж оттуда живыми не выйдете! Я ни с чем не посчитаюсь.
– Так, так... - строго закивали головами интенданты, поняв из всего разговора лишь хорошо известные им слова "Куртя Марциала", и многозначительно похлопали по новеньким желтым кобурам пистолетов.
– Будет! - воскликнул Леонид Цимбал. - Даже, может быть, еще скорее! Как из пушки!